Нисхождение - Патриция Хайсмит

Ингхэм отправил письмо Лэнгленду на следующее утро.

Прошло несколько дней. Ингхэм работал.

Утром, где-то между 9.15 и 9.30, Мокта принес Ингхэму его европейский завтрак. Входя в комнату, Мокта всегда задавал какой-нибудь вопрос: «Холодильник работает хорошо?» или «Хассим принес вам достаточное количество полотенец?». Мокта задавал эти вопросы с совершенно обезоруживающей улыбкой. Его можно было считать скорее светловолосым, чем брюнетом, глаза у него были серо-голубые, с длинными ресницами. Ингхэм решил, что, видимо, Мокта пользовался большим успехом, как у женщин, так и у мужчин, и, хотя парню не больше семнадцати, вероятно, он имел опыт по части общения с обоими полами. В любом случае, с такой привлекательной внешностью и учтивыми манерами, парень не собирался таскать подносы и стопки полотенец по пляжу до конца своих дней.

— Мой друг, я прошу тебя лишь об одном, — обратился к нему Ингхэм. — Если ты увидишь для меня письмо, немедленно неси его сюда.

Мокта засмеялся:

— Bien sûr, m'sieur! Je regarde tout le temps — tout le temps pour vous![7]

Ингхэм небрежно помахал ему рукой и налил себе немного кофе, который на этот раз оказался довольно крепким, по не слишком горячим. Иногда бывало наоборот. Он натянул на себя пижамную куртку, так как спал в одних лишь штанах. Ночи здесь были слишком теплыми. Он представил себе стойку в офисе администрации по обслуживанию бунгало. Есть ли у него шанс дождаться сегодня письма с утренней почтой? В главной дирекции отеля ему сообщили, что почта доставляется в контору бунгало дважды в день немедленно по прибытии, однако это было явно не так, поскольку он видел, как люди ходили в главный корпус справиться о корреспонденции, которая не всегда оказывалась рассортированной. Как можно рассчитывать, что арабские парни или раздражительная, истеричная немка-директриса станут заботиться о чьих-то там письмах? У стойки никогда никого не оказывалось. Угол конторы администрации бунгало заполняли стопки полотенец, однако, когда Ингхэм попросил у слуги свежее, после того как пользовался своим целую неделю, парень заявил ему, что не стал менять полотенце, поскольку оно показалось ему достаточно чистым. У стены громоздилась таинственная серо-металлическая картотека. Абсурдность обстановки приводила Ингхэма в отчаяние, сродни отчаянию героя Кафки[8]. Ему казалось, что он никогда, никогда не получит здесь сколь-нибудь важного письма. Он выходил из себя, когда дверь по непонятной причине оказывалась запертой, а поблизости нельзя было отыскать никого, кто мог бы ее отпереть, ни одного служащего с ключами. Это обстоятельство вынуждало Ингхэма топать по песку в главный корпус отеля со слабой надеждой, что почта уже прибыла, но ее еще не успели доставить в офис администрации бунгало.

Ингхэм работал, когда где-то около одиннадцати вошел Мокта с письмом. Он едва не выхватил его, от нетерпения машинально роясь в кармане в поисках монеты для Мокты.

— Боже мой! — воскликнул Ингхэм. Конверт был отправлен деловой международной авиапочтой, и на нем стоял штамп Нью-Йорка.

— Удача! — улыбнулся Мокта. — Merci, m'sieur! — И, поклонившись, вышел из комнаты.

Странно, но письмо оказалось от Питера Лэнгленда.

Видимо, их письма пересеклись.

«19 июня 19…

Дорогой мистер Ингхэм — или просто Говард!

К настоящему моменту вы, несомненно, уже знаете о печальном событии, случившемся в прошлые выходные, поскольку Ина сказала, что напишет вам. Джон разговаривал со мной всего за два дня до этого. Вы, вероятно, в курсе, что он находился в кризисе, хотя, возможно, вы об этом ничего не знали. Но никто из нас не ожидал ничего подобного. Он боялся, что не справится с «Трио» при сложившихся обстоятельствах, заставлявших его чувствовать себя еще более виноватым, поскольку вы уже находитесь в Тунисе. Кроме того, как вы, вероятно, знаете от Ины, у него имелись и личные проблемы. Но я уверен, что он хотел бы, чтобы я черкнул вам пару строк и рассказал обо всем, что я и делаю. Он просто не мог выдержать тяжести всего, свалившегося ему на плечи. Я любил Джона и высоко ценил его талант, как, полагаю, и все, кто его знал. Мы все верили, что впереди его ждет замечательная карьера. Для нас всех это большой шок, особенно для тех, кто знал его близко. Полагаю, вы уже собираетесь домой и, может быть, уже уехали из Туниса. Однако я все же надеюсь на то, что мое письмо еще застанет вас там.

Искренне ваш,

Питер Лэнгленд».

Джон Кастлвуд покончил с собой. Ингхэм с письмом в руке подошел к окну. Голубые жалюзи были опущены, чтобы не пропускать лучи слепящего утреннего солнца, но он неподвижно уставился на них, словно мог видеть насквозь. Вот и конец путешествию в Тунис. Как Джон сделал это? Застрелился? Скорее всего, выпил снотворное. Черт побери, ну и дела, подумал Ингхэм. Но почему? Он не так близко знал Джона, чтобы можно было что-нибудь предположить. В его памяти всплыло лицо Джона — всегда оживленное, смеющееся или усмехающееся, бледное, в аккуратной рамке темных волос. Может, слегка безвольное. Или ему это кажется теперь после того, что случилось? Редкая бородка, нежная, бледная кожа. Когда он в последний раз ужинал с ним и Иной в ресторане в Нью-Йорке, Джон вовсе не выглядел подавленным. Это было как раз накануне его отлета в Тунис. «Ты помнишь, где можно нанять машину?» — как всегда делая упор на практические вопросы, спросил его Джон. Затем, в который раз, поинтересовался, положил ли Ингхэм в чемодан карту столицы Туниса и путеводитель по стране, которыми он предупредительно снабдил его.

«Господи боже», — думал Ингхэм, расхаживая по комнате и чувствуя себя потрясенным. Ему на ум неожиданно пришла одна из историй Адамса: Адамс ловил рыбу в маленькой речушке (в Коннектикуте или в Индиане?), когда ему было лет десять, и его удочка подцепила человеческий скальп, очень старый; «Это не важно», — сказал тогда Адамс; он ничего не сказал своим родителям, опасаясь, что они ему все равно не поверят. Не чувствуя страха, Адамс похоронил скальп. Неожиданно Ингхэму захотелось присутствия Адамса, так успокаивающе действовавшего на него. Он уже собрался пойти и рассказать ему о печальной новости, но потом передумал.

— Святый боже, — сказал он сам себе и пошел на кухню, где налил себе порцию виски. Скотч в это время дня не шел в горло, но это было нечто вроде ритуала в память о Кастлвуде.

Он принялся размышлять о предстоящем отъезде. Нужно сообщить администрации отеля и справиться, когда будет ближайший самолет на Нью-Йорк из Туниса.

Наверняка он сегодня получит письмо от Ины. Выходные, о которых упоминал Питер, падали на десятое и одиннадцатое июня. Что, черт побери, случилось в Великом Западном Мире Скоростей? Похоже, там все стало происходить в замедленном темпе, еще медленнее, чем в Тунисе.