Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница - Лев Семёнович Симкин

26 декабря 1938 года предусматривал, какие документы должны были быть в деле, направляемом немедленно по завершении следствия в адрес 1-го Специального отдела НКВД СССР для рассмотрения Особого совещания. Вот они: постановление об аресте, санкционированное прокурором, ордер на арест, анкета арестованного, две фотокарточки, справка о дактилоскопировании, справка о судимости, протокол обыска, квитанции о сданных на хранение ценностях, деньгах, протокол об окончании следствия и, наконец, утвержденное начальником УНКВД обвинительное заключение, а также заключение прокурора по делу и акт медицинского освидетельствования обвиняемого («к физическому труду годен»).

Все материалы дела должны быть подшиты и пронумерованы. В неподшитом виде, в особом опечатанном пакете прилагались так называемые «агентурные материалы» и список лиц, скомпрометированных показаниями обвиняемых.

И чтобы сотрудникам, готовившим протокол ОСО, не надо было мучиться, читая все дело, по каждому составлялся документ под названием «Повестка». В ней следовало кратко изложить сущность обвинения, указать, кем и как изобличается, прямо или косвенно (со слов). Составлялась эта бумага в трех экземплярах, дабы члены ОСО – высокие начальники, если заинтересуются, могли с нею быстро ознакомиться.

В состав Особого совещания входили: заместитель наркома внутренних дел, уполномоченный НКВД или начальник главного управления рабоче-крестьянской милиции, и, кроме того, в заседаниях для формы должен был участвовать прокурор СССР. Но собирались ли они на самом деле? Вряд ли.

«Нигде не упомянутое, ни в конституции, ни в кодексе, ОСО, однако, оказалось самой удобной котлетной машинкой – неупрямой, нетребовательной и не нуждающейся в смазке законами, – писал летописец ГУЛАГа. – …Не будет чудом, если когда-нибудь мы узнаем, что не было никаких заседаний, а был штат опытных машинисток, составляющих выписки из несуществующих протоколов, и один управделами, руководивший машинистками». Солженицынская метафора, понятно, не совсем точна, и тем не менее все и в самом деле было предопределено заранее, даже мера наказания. В деле Гершона Чешновера, продавца из города Новый Сонч, я встретил на копии обвинительного заключения рукописную резолюцию заместителя прокурора Днепропетровской области: «Нелегальный переход границы. 3 года ИТЛ. 3 августа 1940 года». Решение ОСО, вынесенное 10 августа, в точности повторило «предсказанный» прокурором срок.

Все туда, а они оттуда

Тех беженцев, кому удалось проскочить границу, избежав задержания, позже не задерживали, но с ноября 1939 года им стали предлагать получить советский паспорт. Это, помимо прочего, означало, что они не смогут выехать в любую другую страну, ведь начиная с 20-х годов границы Советского Союза были наглухо закрыты. Подавляющее большинство среди беглецов составляли мужчины, многие из которых рассчитывали позже перевезти в СССР жен и детей. Теперь они теряли возможность увидеть родных и близких. Около 25 тысяч отказались принять советское гражданство, не пожелав доставать из широких штанин – дубликатом бесценного груза – молоткастый и серпастый советский паспорт. Часть из них отправили обратно, а часть – арестовали.

Легальная возможность вернуться появилась позже, по крайней мере теоретически. В Москве 16 ноября 1940 года было подписано «Соглашение между правительством СССР и правительством Германии об эвакуации украинского и белорусского населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Германии, и немецкого населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Союза ССР». Было объявлено, что заявления на эвакуацию в Германию принимаются от всех желающих, проживавших до 1 сентября 1939 года по ту сторону демаркационной линии. Желающие вернуться на подконтрольную Германии территорию должны были зарегистрироваться – больше 60 тысяч еврейских беженцев так и сделали. Среди них были и те, кто хотел воссоединиться с семьей и попытаться эмигрировать куда-то уже с немецкой стороны границы (теоретически такая возможность существовала), и те, кому не понравилась советская система и кто не осознавал, что положение евреев при нацизме окажется гораздо страшнее.

«Трагизм положения польских евреев выражался в том, что одни были «безмерно счастливы», спасаясь от немцев у большевиков, а другие – так же безмерно счастливы, спасаясь от большевиков у немцев, – пишет упоминавшийся уже Юлий Марголин. – Это положение очень скоро изменилось. Но остается фактом, что еще весной 1940 года евреи предпочитали немецкое гетто – советскому равноправию».

Юлий Марголин

Все первое полугодие 1940 года в Перемышле и еще в нескольких городах работали германские пропускные комиссии. Никита Хрущев приводит в своих воспоминаниях рассказ наркома внутренних дел Украины Ивана Серова об очереди желающих вернуться на польскую территорию у пункта регистрации во Львове. По его словам, главным образом очередь состояла из евреев, и беженцы «давали взятки гестаповцам, чтобы те помогли им поскорее выехать отсюда и вернуться к своим очагам». Ну насчет взяток невесть откуда взявшимся во Львове гестаповцам, вероятно, преувеличение, но по другим свидетельствам известно, как при регистрации для возвращения некоторые немецкие офицеры открыто предупреждали: «Евреи, куда вы едете? Вы что, не понимаете, что мы вас убьем?»

Еврейских претендентов, которым удалось добиться успеха, насчитывалось 1600 человек. Успех, конечно, был относительным – они вернулись к верной смерти. К счастью для большинства еврейских беженцев, подавших заявления, немцы отклонили их репатриацию.

Впрочем, за желание вернуться можно было поплатиться тюрьмой. Тот же Самуил Шулимович, с которого я начал свой рассказ, тот, что в ноябре 1939 года перешел в Перемышль по железнодорожному мосту, до июня 1940 года жил без документов в городке Бобрка Львовской области. Поначалу рассчитывал перевезти родных в СССР, а потом понял, что ничего не выйдет. Согласно материалам его дела, «паспорт получать отказался, изъявил желание выехать на постоянное место жительства в Германию». Тут-то и вспомнили о незаконном пересечении им границы, за что и приговорили к трем годам лишения свободы.

Лазарь Коренберг, 1919 года рождения, в конце ноября 1939 года совершил нелегальный переход границы. В декабре из Белостока завербовался на работу на Урал, в Березняки на лесопильный завод чернорабочим, дав подписку отработать не менее года. В апреле 1940 года с места работы бежал во Львов, где пребывал без документов на право проживания в СССР и зарегистрировался на выезд в Германию в Лодзь, где жил до военного времени. 27 июня 1940 года задержан, ну а дальше – по накатанной колее, вплоть до все того же ОСО.

Сами же регистрировали и сами сажали за отсутствие документов, которые обвиняемый, собираясь покинуть СССР, имел право не оформлять – такой вот замкнутый круг.

«НКВД всегда прав, – говорил Менахему Бегину один из сокамерников. – Остался в Советском Союзе – совершил преступление; хотел уехать из Советского Союза – совершил преступление».

На Дальний восток

Беженцев, получивших паспорт, старались переселить за пределы аннексированных территорий. В них и без того был высокий уровень безработицы, а из-за притока беженцев он еще вырос. Семья Сары Бродер бежала, удачно миновав границу, в Белосток, оттуда все завербовались в Гомель.