Возвращение принцессы - Марина Евгеньевна Мареева

Нина и мать ошеломленно взирали на Марсельезу.

— И кот стал у нас жить, — продолжала Марсельеза задумчиво, медленно, с какой-то странной полуулыбкой. — А потом Костя вернулся к вам, а Руцкой остался у меня. Я его очень любила…

— Кого? — спросила Нина. — Костю? Или кота?

— Обоих, — прошептала Марсельеза.

— Нина, она сумасшедшая, — заметила мать убежденно.

— Но я стала кашлять. — Марсельеза вновь проигнорировала оскорбление. — И задыхаться. У меня началась астма на нервной почве. Опять же — кошачья шерсть…

— Отдали бы кота. — Мать смотрела на Марсельезу почти с опаской. — Раз такое дело… Нас-то чего шантажировать?!

Нина изловчилась и наконец вытолкнула мать за порог кухни, захлопнула дверь, придерживая ее рукой на тот случай, если мать предпримет попытку штурма.

— Я сейчас ложусь в клинику. — Марсельеза взглянула на Нину в упор. — У меня совсем нет денег на лечение. Помогите, умоляю вас! Это так дорого теперь, вы же знаете… Ведь если бы не Костя… И не кот… Я была бы здорова.

Нина смотрела на нее молча. Марсельеза улыбалась ей искательно и жалко. Потом, вспомнив, наверное, о своем диагнозе и инвалидности, она надсадно и хрипло закашлялась. В сущности, она мало чем отличалась от побирушек из электричек и поездов метро: тот же заунывно-протяжный голос, сиротская печаль во взоре…

Нине стало нестерпимо стыдно. Не за себя — за эту бедолагу. И жаль ее до слез — нелепую, полубезумную старую тетку. И себя тоже жаль почему-то.

— Я совсем одна, — призналась Марсельеза. Глаза ее наполнились слезами. — Совсем-совсем одна. Кот умер. Детей у меня нет…

— Вы чаю хотите? — спросила Нина.

Марсельеза покачала головой, борясь со слезами.

— Вам еще повезло. — Она достала из сумочки, такой же допотопной и старомодной, как и она сама, мятый носовой платок и трубно высморкалась. — Повезло. У вас — дети, мама. Муж… Хотя какой он муж, уж я-то знаю… Помню. Но все же… Вам есть о ком заботиться. Это такое счастье! А я совсем одна. Мне даже поговорить не с кем. Я пойду. Простите.

Она поднялась из-за стола, снова проверив сохранность своей зацементированной лаком прически.

— Подождите, — произнесла Нина растерянно, не зная, чем ей помочь. — Куда вы? Вы же просили… Вам ведь…

— А! — Марсельеза махнула рукой, сунула платок в карман и снова поправила купол над головой. — Это я так… Чтобы повод был познакомиться.

Марсельеза открыла дверь — мать стояла в прихожей, сунув руки в карманы халатика, испепеляя незваную гостью инквизиторским взором.

— Мама, что же ты подслушиваешь? — прошептала Нина укоризненно. — Стыдно, мама… Подождите! — Она оглянулась на гостью. — Я сейчас… Денег у нас совсем нет, но… — Задумавшись на миг, Нина сняла с пальца колечко. — Это не обручальное, — пояснила она поспешно, протягивая кольцо Марсельезе. — Это я сама себе купила когда-то… Я его в ломбард не сдаю, жалею… Ну, это неважно. Оно с бирюзой, я бирюзу люблю… любила. Возьмите.

— Дура ты, дура, — вздохнула мать. — Святая простота! Поверила аферистке…

— Спасибо. — Марсельеза вытерла слезы. Покачала головой. — Я не могу принять, спасибо.

— Она и астму-то выдумала, — не унималась мать.

— Астму я не выдумала. — Марсельеза открыла дверь на лестничную площадку. — Каждую ночь задыхаюсь, ингаляторов не напасешься. Спасибо вам. — Она взглянула на Нину. — Вы добрая. Не сердитесь на меня… за Костю.

— Когда это было! — устало откликнулась Нина.

— Все равно вы счастливая, — сказала Марсельеза. — Хоть и лестницы моете. Вам есть для кого жить. Счастливая!

— Может, и вам еще повезет, — ответила Нина.

— Мне — вряд ли. — И Марсельеза улыбнулась ей сквозь слезы. — А вот вам повезет. Я немножко колдунья. Меня в нашей аптеке на Фестивальной все бабы ведьмой звали. Вам повезет. Помяните мое слово!

* * *

Теплый сентябрьский вечер. Аккуратная лужайка перед двухэтажным коттеджем с высокой мансардой. Мерное урчание газонокосилки — Димин садовник стрижет газон. Совершеннейшая идиллия. Дом в Серебряном бору. Сосед справа — поп-звезда. Сосед слева — политик из самых-самых… О чем еще мечтать? Чего ж, черт подери, так тошно?!

Дима прохаживался вдоль центральной аллейки, меряя ее шагами. Тоска подкатывала к горлу, тупая, неотвязная мутная тоска. Выпить, что ли?

Странное дело — не хотелось. Да и не поможет. Махнуть в ночной клуб? Сидеть там, глотать виски, пялиться на стриптизерш? Ему всегда их жалко. Ему кажется, что им, горемычным, зябко нагишом-то. Никогда они его не возбуждали, бедные трудяги, рабочие лошадки с вселенской тоской в густо подмазанных очах. Может, он увечный какой? Нет, не возбуждают, и все тут.

Дима остановился посреди аллейки, оглядел свои владения. Уже стемнело, горничная зажгла свет в комнатах первого этажа. Горничную еще Лара подбирала. Забраковала пятерых хорошеньких, выбрала самую некрасивую. Под «полтинник». «Вот так вот, — сказала. — Будет эта. Чтобы глаза не пялил. И за бока не хватал».

Лара, Лара… Как же все повернулось! Тебя здесь больше нет, а дурнушка-домоправительница осталась. Стоит на веранде, опускает в гжельскую напольную вазу свежесрезанные гладиолусы — Ларины любимые.

Запищал мобильный. Голос у Левы был торжественный, он говорил неспешно, с расстановкой:

— Дим! Здесь Боб, наш новый босс по рекламе. Общнетесь?

— Давай, — вздохнул Дима.

— Я подготовил рекламный пакетец, — забасил Боб. — Эскизы торговой марки. Я что хочу сказать… Вот эта наша партия новая — гарнитурчики «под ретро». Здесь особый товарный знак надобен, Дмитрий Андреич. Что-нибудь вроде фамильного клейма… Пупков, конечно, не Гамбс…

— Дима, послушай, — затараторил Лева, включившись в беседу. — Тут вот какая идейка… Помнишь, ты вчера насчет аристократки острил? Я на досуге пораскинул мозгой. Мебеля у нас стильные, «под ретро». А чьей фирмы? Пупков энд компани? Не звучит!

Пупков — это была Димина фамилия. Пупков, сын Пупкова. Откуда они, Пупковы, пошли, что там в истоках фамильных, в происхождении рода — никто толком не знал. «Ну, может, Димка, пращуру нашему кличку такую дали… Может, было за что, — сказал ему как-то отец, рассмеявшись. — Что ж нам теперь, фамилию менять? Да ни в жизнь! Это ведь как на нее посмотреть, на фамилию-то… Кому — Пупок, а кому — пуп земли. Не в том смысле, что зарвался, забронзовел… В том смысле, что — соль земли. Пуповина».

— Опять же — фарфоришко строгаем, — продолжал между тем Лева. — Выпуск сервизов налаживаем. А что на донышке? «Пупков» в вензелях?

— Ну, и что ты предлагаешь? К чему ты клонишь-то, я никак не врублюсь? — Дима зябко поежился. Солнце село, разом похолодало. Он двинулся к дому, держа трубку возле уха.

— Слушай, — Лева выдержал паузу. — Находим какую-нибудь старую деву из Дашковых, победнее. Чтоб ей