Долгие сумерки путника - Абель Поссе

Однако противоречивая, как всегда, моя старая плоть также шлет мне странные призывы к бодрости. Не верится, что это вызвано моей экзальтацией от писания, но вот уже больше месяца я просыпаюсь с сильной эрекцией, со смутными образами снов, густо уснащенных сладостными утехами, как будто меня только что вытолкали из борделя, и я уже совершенно не помню никаких подробностей. (При всем уважении, какого достойна эта девушка, должен признаться, что раз-другой в этих ночных смятенных снах, кажется, появлялась Лусинда.)

Неожиданное возвращение молодого пыла. Странное возрождение сил, которые я полагал утраченными. Мочусь обильно с некоторым зудом.

В общем, не знаю, то ли я начинаю умирать, то ли тело переживает новый жизненный цикл.

Бордель «Цыганочка» находится у Кармонских ворот. Я заказал себе номер на четверг — день вполне мирской, день Юпитера, так как в пятницу у меня пост, подготовка к религиозным предписаниям субботы и воскресенья. Хоть я и плохой христианин, но все же христианин. (В кафедральном соборе сохраняю свое почетное сиденье генерал-капитана и преклоняю колена на том же месте, где это делал мой дед.)

Когда спала сильная жара, выезжаю в наемной карете. Уже с полгода я не решался на это — ведь остается только чувство разочарования и сожаления о напрасных расходах. И все же так поступаешь из тайной гордости. Или чтобы еще ощущать себя живым. А кроме того, это честный ответ на возрождение во мне пола, о чем я упоминал.

Ничто лучше не сохраняет давние привилегии нашего прошлого, чем школа в детстве, а затем бордель. Цыганочка, старуха в пластырях, лоснящаяся от кремов, напудренная и надушенная египетскими духами, оказала мне все почести, подобающие по крайней мере какому-нибудь главе государства или члену рода Борха[42]. Очевидно, еще остались в памяти севильских ночей мои проказы тридцатилетней давности или воспоминание о том празднестве в борделе, которое я оплатил для всех офицеров и матросов моего флота, когда в звании аделантадо отплывал в Парагвай. Бывает легче прославиться нашими грехами, чем нашими добродетелями.

Я уселся в мавританском зале со своей порцией хереса. Я слышал, как Цыганочка задорно кричала в гардеробной: «Девочки, пришел аделантадо!»

Явились девицы в тюлевых платьях мавританских танцовщиц, барышни, одетые фламандскими дамами с зонтиками от солнца, вышли две-три босоногие «монашки» и несколько «фернандин», то есть девиц, переодетых мужчинами, в основном воинами, — говорят, король Фердинанд[43]предпочитал их в виде мавров или немцев.

Я выбрал англичанку, рыженькую и очень юную. Без долгих слов договорился за очень высокую цену, хотя Цыганочка еще пыталась со мной торговаться, щеголяя латинскими фразами насчет всяких штучек, но я не люблю беседовать со своднями. (Очень забавно, что в наше время, когда испанский утверждается как некий всеобщий язык, классическая латынь осталась жива в борделях — странный жребий языческого духа, ее породившего.)

Нам предоставили наилучшую комнату, венецианскую. «Англичанка», хотя ее фамилия, сказала она, Васкес, была девица хоть куда и, как уверяла хозяйка дома, рыжая от природы, а не крашеная.

Я крепко вцепился в нее сзади. Дело было недолгое — быстрый взлет и быстрое падение в этот знойный день.

И как всегда, повторяющееся ощущение — так коротко все свершилось и вот одним пинком меня выбросили снова в повседневную жизнь. С этой англичанкой я пережил легенду о бедняге Адаме.

Обратный путь, уже под вечер, показался мне бесконечным. Наступил час, когда подводишь итоги и оцениваешь тщеславную свою глупость. При моем положении я должен был делать вид, что деньги для меня ничто или, во всяком случае, мне их не занимать стать. Пришлось быть щедрым на чаевые для горбуньи, которая подавала питье и воду для умыванья.

Но по сути, тот выход в свет — или вход? — столь краткий и неразумный — заставил меня перейти с баранины на говядину. А бедняжку Эуфросию он обрекал на месяц питания булочками и мясными обрезками.

Всегда, всегда при возвращении из борделя появляется чувство разочарования. Ощущение банальности и мрачный юмор. Убеждение, что разумное и приятное знакомство избавило бы от горечи и расхода. В молодости в бордель ходишь ради впечатлений, которые мечтаешь испытать в будущем.

Что и говорить, моя чувственная жизнь достаточно убога. На этом поле я немногого достиг.

Я, входивший в сношения со столькими шлюхами, еврейками, мавританками, индеанками, так и умру, не познав тела приличной женщины моего круга. Например, вроде моей матери.

Теперь пьют много какао, оно в моде. Особенно в дорогих тавернах и харчевнях, куда ходят коммерсанты с улицы Франков. Его продают очень дорого, подают в больших чашках без ручки, но понятия не имеют, как его готовят мексиканцы. Голландцы торгуют им в плитках, обернутых в тонкую бумагу, в коробках с нарисованными пером картинками, изображающими сцены из мифологии Греции и Древнего Рима. Это подарок, модный в среде новых богачей.

Во мне его запах будит много воспоминаний. Я вмиг переношусь в Веракрус в яркое утро Теночтитлана, когда все у меня было впереди и я был юношей, свершившим великий подвиг. Но прежде всего аромат какао воскрешает воспоминание об Амарии.

Также модно употреблять табак. Его распространяют британцы и неутомимые фламандцы. Мы воюем, находим, привозим. Они продают и зарабатывают. Им достаются продукты и золото, за которое мы снова должны покупать все это у иноземцев. Они сумели наладить табачное дело и распространяют табак как полезное снадобье для здоровья. Изнеженные французы, что торгуют в Алькаисерии, беседуя, открывают коробочки из слоновой кости или серебра и нюхают искрошенный табак, гарé. Многие также его курят, как касики тупи[44]в своих обрядах. Вчера в заведении Кальвильо маркиз Брадомип, праздновавший ненормальное (по его выражению) признание его литературного произведения, отпускал скользкие шуточки насчет сидевшего там же разбогатевшего индеанца или перуанца[45]Фонтана де Гомеса, который курил огромную сигару из кукурузных листьев, наполняя вонью весь зал. Отмечал, видите ли, благополучную доставку своего груза только что прибывшим флотом. Слопал большущую поросячью ногу и закурил. Этот новоявленный касик не тратит времени на поиски рая, индейского Юв Мара Эй. Фонтан де Гомес уже окончательно устроился в раю. Теперь ему только остается изгнать Бога, тогда все будет еще более легко и приятно. Скоро он этого добьется.

Тучный, он спокойно пыхтит. Румяный, лоснящийся от жира, с пухлыми руками, никогда не тратившими сил, чтобы взять меч. Цыганята-попрошайки сгрудились за окном возле его стола, глазея на то, как курит этот странный идол наших дней. Надутый чародей, колдун в парчовом жилете. Разбогатевший торгаш, курящая свинья. По мнению друзей Брадомина, злоязычных, как все люди искусства, Фонтан де Гомес теперь ищет подходящий дворец и герб. Делает выгодные предложения. Надо бы иметь это в виду.