Судьба и воля - Лев Клиот

И он написал ему свое имя и адрес дислокации на вырванном из блокнота листке.

Перед тем, как отправиться к пункту сбора освободившихся из лагерей заключенных, Борис подошел к разрушенному заводу. Неужели Шерман нашел под этими развалинами свой покой в эти последние часы длинного пути? Они вместе прошли этот путь. После того, как лагерь в Кайзервальде прекратил свое существование, осенью 44-го их на барже перевезли в Польшу и затем гнали маршами с небольшими перерывами в Германию. Они прошли пешком сотни километров. Из каждой команды в конце такого марша, едва оставалась половина. Если на пути попадались речушки, они сбивали для охраны плоты, а сами шли вброд. Они с Мишкой раздевались и несли одежду на вытянутой руке, выживали, одеваясь в сухое на другом берегу. Большинство не в силах было так поступать, и многие в этих водах оставались навечно. Охрана стреляла по проплывающим трупам, исключая возможность побега. Стреляли по окоченевшим лицам, с устремленными в холодное ноябрьское небо мертвыми глазами.

В нескольких кварталах от их временного убежища они нашли устроенный американской администрацией сборный пункт. Два полуразрушенных складских ангара были до отказа заполнены людьми. Дырявую крышу латали, ползая на верхотуре, видимо, добровольцы из прошедших регистрацию. Никому не хотелось оказаться под дождем, а нависшие над городом кучевые облака обещали его в скором времени. Никто не знал, сколько им придется пробыть в этом месте. Две полевые кухни осуществляли бесперебойное снабжение изголодавшихся вчерашних обитателей лагерей кашей, хлебом, горячим супом, тушенкой, чаем с сахаром, и переваривать все это в тепле было для них естественным желанием. Американцы выделили для ремонта кое-какой строительный материал и инструменты, а то, чего не хватало, тащили из разрушенных зданий, в избытке окружавших ангары.

Очередь к нескольким столикам со стопками анкет, с писарями и сержантами, проводящими первичное собеседование, двигалась медленно и, оставив стоять в ней Сергея, Франсуа с Борисом вышли покурить, благо сигаретами их одарили сверх меры. Борис смотрел на своего спутника. Они оба были заросшими, небритыми, измученными, все в тех же грязных, изорванных лагерных лохмотьях, но француз был уже другим человеком. Он говорил, держа в здоровой руке сигарету, зажатую между указательным и средним пальцем. Он жестикулировал, и его кисть описывала пируэты танцора, певца, она венчала его возбужденные пассажи, словно корона победителя. Несколько часов назад эти жесты были жестами защиты, настороженными, пугливыми, закрывающими голову от опасности, которая окружала его со всех сторон.

Только теперь, наблюдая за преображением Франсуа, Борис ощутил происходящее в полной мере. Они свободны и перед ними открыты бесконечные просторы, тысячи дорог, но не счастье, а печаль тоскливой нотой зазвучала в сознании: тысячи дорог неизвестности, пустоты, не заполненной теплом близких ему людей. «Я разберусь с эти потом. Я разберусь».

После того, как все трое заполнили анкеты, ответили на вопросы и были отправлены ожидать дальнейших указаний, они нашли в пространстве между ангарами укромный уголок и разлили остатки коньяка по кружкам, которыми их снабдили у полевых кухонь. Выпили молча за тех, кто не дожил.

Сергей сказал, что его направили к доктору в развернутый неподалеку госпиталь. Он до сих пор почти ничего не слышал, все время болела голова. Идти не хотелось, думал только о возвращении домой к матери, но все-таки отправился по указанному адресу. Договорились вечером собраться и обсудить дальнейшие планы. Но больше Сергея они уже не увидят.

В госпитале находился представитель советской группировки, и он формировал из оставшихся в живых соотечественников команды, которые грузили на американские грузовики и увозили в зону, занятую советскими войсками. Врач осмотрел Сергея, дал ему пузырек с какими-то каплями и рекомендовал покой, желательно, постельный режим. В кузове «студебекера» уже почти не было места, но ему подали руки, и он оказался среди таких же уцелевших бывших солдат, офицеров, нескольких молодых ребят, угнанных на работы в Германию из России. Люди были возбуждены. Ожидание возвращения к своим, возвращения домой. Говорили, не слушая друг друга, перекрывая гул работающего двигателя, о том, куда они направятся, кто их ждет, чем займутся в первую очередь.

Через три часа пути машину встретили советские солдаты: свежие лица, уверенные, веселые, вместо петлиц погоны, у многих автоматы ППШ, не так, как было в начале войны – пара штук на роту. Сергей жадно вглядывался в окружавшую его картину. Совсем иначе выглядела сегодняшняя армия, чем тогда в сорок втором под Ржевом, когда его, раненого, взяли в плен. И техника! Самолеты уже приходилось видеть в небе над Германией. Такую гордость, такое восторженное чувство испытывали русские за колючей проволокой, когда краснозвездные крылья победно проносились над их головами. А тут колонны танков, артиллерия и вместо полуторок, «студебекеры» с гаубицами на прицепе, с катюшами под брезентом. На такой грузовой «студебекер», но уже с русским водителем их и пересадили.

Пока сопровождающий передавал документы на прибывших, народ в кузове притих. Водитель, сержант с погонами родной пехоты, в ответ на их радостные приветствия, постоял, мусоля мундштук папиросы, хмуро окинул их взглядом, и молча уселся в кабину. Бойцы, окружившие машину, не сразу разобрались в том, кто находился на ее борту, а когда поняли, улыбки исчезли. Большинство просто отошли, тоже не реагируя на попытки заговорить, а один задержался и показал рукой, как на шее затягивается петля. Разговоры стихли, недобрые предчувствия охватили всех. Слухи о том, что бывших военнопленных на Родине не чествуют, доходили до них и прежде, но верить не хотелось, не могли с ними, настрадавшимися, чудом выжившими, так поступить свои. И вовсе помрачнели их лица, когда в кабину к водителю сел капитан с синим околышем, а на борт – два автоматчика, с теми же знаками отличия НКВД.

Их везли еще два часа и высадили в небольшом местечке у города Цвиккау.

Разместили под открытым небом, за колючей проволокой, сообщили, что это временно, до ознакомления с каждым из них. Накормили кашей и чаем, но еда не лезла в горло. Неужели снова лагерь? В тысячу раз обидней у своих.

Сергея вызвали к вечеру. В кабинете, за письменным столом, сидел молодой офицер – капитан, разговаривал поначалу вежливо, записал все обычные данные: имя, когда оказался в плену, в каком звании, и вдруг, тоже так вежливо, даже сочувственно: «С каким заданием прибыл к нам?»

Сергей старался отвечать как можно точнее, рассказал, что был без сознания, пока двое солдат из его взвода не привели в чувство. Ребята тоже все в крови были, и тут немцы: одного сразу застрелили, он идти не мог, ступню раздробило, а их двоих в колонну затолкали и все. Так и оказался в лагере.

Когда капитан спросил его про задание, подумал, пошутил и ответил:

– Задание у меня простое – к маме, в село наше вернуться, товарищ капитан!

И вот тут капитан этот совсем по-другому заговорил. И про то, что товарищ ему тамбовский волк, и что все вы – предатели.

– К маме хотите, под юбку, а мать ваша – Родина, и вы ее за немецкую пайку продали.