Как жить с французом? - Дарья Мийе

Потому что порой мне всерьез казалось, что Гийом аутист. Вроде бы его действия говорили о том, что мое общество ему приятно, но вслух он в этом не признавался. Для меня, человека слова, это было невыносимо. В моем универсуме события, мысли, чувства становятся реальными только в момент произнесения; на территории невербальных знаков, сигналов тела, красноречивых взглядов и прочей интуитивной хиромантии я чувствую себя слепым котенком. Мне необходимо было проговаривать все, что происходит между нами, понять, что такое для него эти каникулярные отношения, и самой найти им подходящий маркер. Все это было странно, незапланированно, и Гийом даже не пытался помочь мне разобраться в себе.

С трудом удавалось вытягивать из него информацию о каких бы то ни было чувствах. Все, что удалось узнать, используя ассортимент можжевеловых ликеров в комбинации с крепленым пивом, — это то, что он некрасиво расстался с бывшей девушкой. Она была испанка. Узнав об этом, я вздохнула с облегчением: конкурировать с испанкой, да еще совсем недавно разбившей его сердце, в вопросах любви и страсти практически безнадежно. Хорошо, что у меня на Гийома нет серьезных видов. С бывшей девушкой они сошлись во время стажировки в Голландии. Через год она уехала продолжать стажироваться в Швейцарию, через полгода нашла там работу, а еще через пару месяцев — и нового кавалера.

— Любовь на расстоянии — это сложно, — грустно резюмировал Гийом.

— Да уж, — не могла не согласиться я.

Все-таки я правильно сделала, что приехала. Пора уже исключить фактор расстояния из формулы наших с Маартеном отношений.

* * *

День святого Патрика застал нас на пути в Антверпен. В поезде я сидела как на иголках, томимая сладким предвкушением знакомства с будущим местом жительства. Ведь Маартен живет именно в Антверпене. Я вышла из здания вокзала с заготовленной улыбкой умиления, готовая принять и полюбить этот город, каким бы он ни оказался… И наверно, не было в календаре дня, который рассказал бы об Антверпене больше. Бары грозили перелиться пивом через край и растечься пенным содержимым по брусчатым улочкам. Я мотала головой из стороны в сторону в глупой надежде заметить знакомый силуэт, хотя Маартен, я знала, был сейчас за несколько десятков километров отсюда. Возможно, мне встретится его мать или сестра — я никогда не видела даже их фотографий, но при этом была уверена, что узнаю их в толпе, статных блондинок с высокими скулами и характерным изломом бровей. Маартен как-то проронил, что окна его квартиры выходят на церковь, где похоронен Рубенс. Мне непременно хотелось ее найти. Но в нашем путеводителе про эту церковь не упоминалось, да и вообще Антверпену там было отведено мало места.

Гийом знал, что Рубенс — это художник, улица его имени есть недалеко от его дома в Париже, но словосочетание «рубенсовские формы» не сообщало ему решительно ничего. Так же как имена Ван Дейка, Ван Эйка и пары «малых голландцев», припомненных по случаю. Стало ясно, что искусство не самая увлекательная для него материя. Перспектива тратить время на поиски безымянной церкви, где покоятся останки какого-то много лет назад почившего художника, живописавшего толстых теток, казалась ему, мягко говоря, малопривлекательной. Мне, закончившей художественную школу, было сложно с этим смириться. Еще сложнее, чем с его молчаливостью, которую до сих пор можно было принимать за интеллектуальность мизантропического толка.

Но если уж начистоту, весна медлила с приходом в Антверпен, и с каждым часом горячего — или горячительного — хотелось сильнее, чем утоления культурного голода. Поиски могилы Рубенса кончились, когда наши шатания прервала компания датских пенсионеров в гигантских зеленых шляпах, отличающих тех, кто празднует День святого Патрика, от тех, для кого 17 марта просто еще один весенний день. От пенсионеров воодушевляюще пахло алкоголем, а на лицах было написано желание продолжить банкет. Сев им на хвост, мы вышли на Гроенплаац, которая, в отличие от главных площадей других городов, окружена не унылыми муниципальными учреждениями, а пивными. Паб «Келтик Айрлэнд», сотрясавшийся от хардкоровых басов, засасывал в себя народ, как ураганная воронка. Он легко затянул и нас — Рыбы вообще склонны поддаваться чужому влиянию, особенно дурному.

Пока Гийом сосредоточенно изучал меню — несколько страниц, густо исписанных названиями пива, — я грустно грызла фисташки, не в силах пережить, что он равнодушен к живописи. И к истории. И к кинематографу. Да что там, к культуре вообще! С отрешенным выражением лица я кидала имена, словно в черную дыру:

— Де Лакруа?

— Нет.

— София Коппола?

— Неа.

— Роман Гари?

Отрицательное мотание головой.

— Ремарк?

— М-м-м… что-то знакомое…

— Ну конечно, — оживилась я. — Эрих Мария Ремарк, знаменитейший немецкий писатель!

— Угу. А что он написал знаменитого?

— Ну как же! «На западном фронте без перемен», «Три товарища» — лучший роман о мужской дружбе!

На лице Гийома застыло выражение мучительного вспоминания.

— Не помню. И вообще сомнительно, что человек с именем Мария может что-то знать о мужской дружбе, — наконец изрек он.

Я поникла головой. Нет, это будет коротким курортным романом — и ничем больше! Возможно, и до романа-то «это» не дорастет, а останется в архиве воспоминаний под грифом «странный молчаливый парень, который привез бокалы».

В этот момент над нами выросли три красотки в сетчатых чулках и латексном белье — анимационная команда не давала гостям заскучать. Гийом начал было впадать в забытье от энергичных движений подтянутыми ягодицами гоу-гоу-гёрл перед самым носом, но крепкие голландские ребята обступали нас все плотнее, вытесняя все живое вон мощными татуированными плечами. Пришлось залпом выпить пинту и тихонько ретироваться — маскулинное возбуждение вокруг нарастало слишком стремительно.

Мы расплатились, каждый за себя, и поспешили на станцию — если сесть на поезд в 22.15, то можно успеть на второе отделение концерта в нашем любимом джаз-клубе недалеко от Гран-Плас. В любви к джазу мы были солидарны.

* * *

При упоминании о Бельгии, этой падчерице Франции, на обветренных лицах профессиональных путешественников появляется выражение тоски — зеленой, как коктейль «Грин-Гиннесс», смешанный из темного пива и ядреного мятного ликера. Заказать недельный тур в эту страну человек может лишь в двух случаях (не считая весьма специфического моего): если он пишет диссертацию по брабантской готике или если он попался на нейролингвистические уловки менеджера турагентства. Тоску, одолевающую неискушенного туриста на третий день пребывания в Бельгии, как водится, заливают алкоголем. А поскольку в непримечательном бельгийском пабе запросто можно обнаружить более сотни сортов пива и для каждого — специальный стакан с собственным названием, Бельгия — лучшая страна для оправданного алкоголизма. — Что, если нам смотаться на денек в Голландию? — предложил Гийом как-то утром, когда мы, пролистав «Лё Пти Фюте», две трети адресов которого заметно устарели, грустно посмотрели друг на друга.