Роман без героя - Александр Дмитриевич Балашов

приближаться к собственной смерти. Знаем об этом, но радуемся жизни. И боимся смерти. Потому что жизнь и смерть всегда рядышком. Порой эти антиподы отделяют лишь едва уловимое –«чуть-чуть».

И все же, по-моему, – это эклектика. Сочетаемость не сочетаемого. Нормальный человек, несмотря на старую латинскую пословицу, призывающую нас думать о смерти, о ней, если нет ни симптомов, ни синдромов, думает очень редко. Или вообще о ней не думает. Нормальный человек о плохом, дурном, постыдным для себя, старается не вспоминать и не думать. Так мы устроены. Так работает наша память – в щадящем режиме. Говорят, что даже серийные маньяки, убившие по два-три десятка человек, хоронят эти воспоминания в самые тёмные глубины своей памяти. Стараются закопать свою больную и почерневшую совесть поглубже, чтобы не терзала душу. Чтобы весело и легко жить дальше. Такие вот торжественные погребение собственной совести.

Не знаю, согласен ли с этим Пашка Альтшуллер, наш доктор Шуля, который, слава Богу, всю жизнь рядом со мной и как сосед, и как верный друг. Друг единственный, который ещё ни разу не бросил товарища в беде. Пятьдесят лет нашей мужской дружбе стукнуло – это что-то да значит. Прошла проверку и медными трубами, и огнём, и водой, и достатком, и бедностью… Ничто её, слава Богу, не берёт.

Тут за примерами далеко ходить не надо. Только вчера ко мне зашел доктор Шуля, принес пузырек дорогого по нынешним временам немецкого лекарства, понижающего сахар в крови. Знает, что я, безгонорарный писатель, практически сижу шее Маруси, Моргуши, как мы прозвали одноклассницу еще в школе. (Прошу не путать с Марго, что пишется через «а». Моргуша пишется через «о», от слова «моргать». Перед тем как заплакать, Моргуша и сегодня часто-часто хлопает своими пушистыми ресницами, а потом уже по щекам катятся её солёные-пресолёные слёзы. Гораздо солонее, чем у меня. Я не раз пробовал их языком, когда целовал её мокрые жены).

– Коррупция и отечественная медицина. Кто кого? – сказал я, радуясь его приходу.

– «Коррупция»… – передразнил он меня. – Подбирайте слова из литературного словаря, инженер человеческих туш. Выписал одной старушке по бесплатному рецепту, а та взяла и померла намедни… Баба с возу, бедному государству легче. А тебе со своим статусом «скрытого безработного», коим, судя по полису медстраха, коим ты и являешься на сей момент, бесплатные лекарства от милосердного государства не полагается. Земную жизнь пройдя наполовину, ты оказался в сумрачном лесу.

– От покойницы не возьму.

– Ну и дурак, – сказал Пашка. – Это от меня, а не от покойницы.

– Тогда другое дело.

– И вообще, человек с именем диктатора, вы, вы, Иосиф, приносите в последнее время мне исключительно головную боль. Не сосали бы в детстве петушки на палочке, которые на базаре продавала приснопамятная Гандониха, не требовалось бы вам сегодня дорогостоящее лекарство. Синдром сладкой жизни.

Я обиделся:

– При чем тут петушки на палочке? Когда это было-то?

– Вот тут, дорогой исторический писатель, ты сильно ошибаешься, – засмеялся он. – Объясняю, как на лекции о сетевом маркетинге, где каждый жаждет обмануть ближнего и даже дальнего своего. Твоя сегодняшняя боль в одном месте, например, в руке, может быть вызвана падением и травмой позвоночника три года назад.

Удивительно: откуда он узнал про мою боль в руке? Я стал, что было три года назад, но ничего конкретного не вспомнил.

– А три года назад я не падал, – сказал я. – Я больно шмякнулся в прошлом году, когда гололед провода на столбах рвал…

– Да это я, инженер человеческих туш, к примеру…Ну-ка, Захар, покажи язык!

Я показал, сказав при этом: «Бэ-э-э…».

– Синдромы налицо, – самым серьезным образом произнес Доктор Шуля. – Нарушение социального контакта и заметное эмоциональное обеднение…

– Дурак!

– Сам больной, а не лечишься.

Моргуша, наблюдавшая эту сцену со стороны, выронила из рук чашку, которую она протирала полотенцем, и прикрикнула на нас, уважаемых пожилых (то есть тех, кто уже достаточно продолжительный период прожил в жизни) людей:

– Ну, чисто дети малые!.. А обоим вот-вот на пенсию! Прекратите эту аномалию…

Она так и сказала – «аномалию», ненормальность, другими словами.

– Магнитная аномалия, – сказал Павел Фокич голосом диктора федерального телеканала, – даёт стране миллионы тонн руды. Спасибо тебе, аномалия-кормилица, аномалия-спасительница!

– Я про другую аномалию, – перебила его супруга, накрывая на стол. – Про ваше постоянное дурачество… Нельзя же быть вечными шутами. Особенно сейчас, когда время такое…

– Какое?

– Время серьезных людей, – серьезно сказала Маруся. – Шутам место в шоу-бизнесе.

Пашка развел руками:

– Увы, несравненная Моргуша, – нам туда с Захаром уже поздно…

– Все ниши заняты, – добавил я. – Никаких перспектив.

Павел Фокич добавил:

– Нам оставили голую самодеятельность… А потом, заметь, Марусенька, что сегодня и всегда все величайшие глупости на нашей старенькой планете делались с серьезными лицами. Мы ж родились, чтоб сказку сделать былью. Вот и осушали болота, заболачивали пустыни и поворачивали сибирские реки вспять. Доповорачивались…

– У всех начальствующих кретинов, как правило, весьма значительные лица, – вставил я. – Поэту из них получаются начальники.

Моргуша тоже спустила с цепи своего тявкающего Дружка:

– Кретинизм – это аномалия со знаком минус. Гениальность – та же аномалия, только со знаком плюс. Нормальный человек где-то посередине.

– Симптоматично, – глубокомысленно заметил доктор Шуля.

– Скорее – синдроматично, – сказал я, на ходу придумывая наукообразное словечко.

Мы сели обедать. Борщ был украинским, но без сала. (Терпеть не могу сала в борще).

– У меня был знакомый хохол, – сказал за обедом Паша, – по фамилии Борщ.

– Это не фамилия, – сказал я.

– А что?

– Это судьба, – ответил Павел.

– Это прозвище, – поправила Моргуша. – Иосиф целый трактат про слободские прозвища когда-то написал. Ну, ты, Паш, помнишь…Так хотя бы рубль за такое исследование дали!..

– Хорошо, что в морду не дали, – обжигаясь борщом, сказал Павел Фокич. – С прозвищами и кличками связываться опасно. Это вам не «обтекаемое враньё» под названием «служебная характеристика». Прозвища не врут. Да, Ёжик? Или Ёсик? Тебя ведь в честь Иосифа Виссарионовича назвали родители?

Я обиделся.

– Батюшка в церкви имя из святцев выбрал. Сказал, что имя – это вечность.

– Имя – это судьба, – поправил меня друг.

Супруга говорила чистую правду. Я действительно написал большой труд, собрав и проанализировав все слободские прозвища, которые собирал «по крупицам», как пишут в газетах, все свои «лучшие журналистские годы жизни». Годы, утекшие сквозь пальцы в редакции газеты, утверждал Пашка, для вечности потеряны навсегда.

Прозвище, прилетевшее к человеку на Аномалию с созвездия Чёрного Пса, – это уже синдром будущей перекрученной временем судьбы, считал тогда я. Не изменил своего мнения и сегодня. Синдром будущих побед и поражений. Ведь синдром – это