Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл

— Я видел, как они касались друг друга. Я наблюдал за ними из-под тени деревьев. Я все видел. И когда он причинял ей боль, когда делал с ней ужасные, невозможные вещи, она все принимала беспрекословно и лишь молила его: «Еще, еще!» Потому что от него она готова была принять все, даже боль.

Марию будто подбросило в воздух. Она зарычала, захрипела, застонала. А потом дыхание с шумом вырвалось из ее горла. Всхлипнув, она рухнула на постель и свернулась калачиком, мурлыча от удовольствия.

— О, Чиано, Чиано! Какой же ты великолепный рассказчик!

Какая мерзость! Сидя в коричневом коридоре, он все еще чувствовал в горле комок отвращения от ее бесстыдного представления. Однако он был еще более смущен собственным поведением. Зачем он, к примеру, придумал ее банкиру любовницу? Зачем придал ей черты Катерины? Зачем стоял над Марией, глядя на извивающееся на кровати тело, купаясь в ее наслаждении, зачем подыгрывал ей? Теперь он был сам себе противен, особенно потому, что прекрасно знал: в недалеком будущем, в один из особенно жарких, скучных дней, он опять повстречает ее в городе или, придя домой и открыв почтовый ящик, вытащит из него открытку, на которой будет стоять лишь «2.30», и он пойдет, пойдет в который раз, словно теленок. «Какой же ты великолепный рассказчик. Чиано!» Нет, не надо думать об этом теперь. Он был таким, но сейчас он изменился. В данную минуту он — просто нервничающий мужчина, который ждет юную и прекрасную девушку.

Рядом на скамье лежал объемистый бумажный пакет с заклеенным скотчем верхом. Сеньор Вальдес разорвал липкую ленту и вытащил большую записную книжку, на этот раз с бледно-голубыми страницами. Сеньор Вальдес решил, что пора поменять цвет рабочего инструмента. Раз уж он собрался писать о рыжей кошке, делать это надо на голубой бумаге.

Сеньор Вальдес порылся в нагрудном кармане пиджака, вытащил ручку и отвинтил колпачок.

«Тощая рыжая кошка перешла дорогу».

На голубом фоне слова смотрелись замечательно, особенно написанные элегантным почерком с небольшим росчерком в конце. Он немного подождал, потом задумчиво посмотрел в один конец коридора. Потом в другой. Чернила высохли, слова больше не блестели так завлекательно, наоборот, теперь они казались какими-то смятыми, придавленными. Сеньор Вальдес решил, что роман, особенно великий, должен начинаться не с самого верха страницы, а по крайней мере с середины. Пустое пространство сверху должно символизировать вздох, своеобразную прелюдию, как увертюра к опере.

Он вырвал первый листок, отступил на пол-страницы вниз и опять написал: «Тощая рыжая кошка перешла дорогу». Он взглянул на противоположную стену и готов был уже вздохнуть, как над головой оглушительно прозвенел звонок. И тут же двери по всему коридору раскрылись, и из них повалили толпы одетых, как боливийские партизаны, болтающих, кричащих и хихикающих студентов с рюкзаками и сумками и устремились по коридору к выходу.

Сеньор Вальдес встал, прижатый толпой к скамье, и завертел головой, стараясь поймать взглядом Катерину. Ее не было видно. Вскоре он заметил ее в конце коридора, она пробиралась сквозь толпу в противоположную сторону, навстречу общему потоку. Он двинулся следом, но она нырнула в боковой проход и исчезла.

— Простите. Дайте пройти. Простите.

Казалось, его никто не слышал, не замечал. Стараясь увернуться от острых углов портфелей и сумок, он яростно заработал локтями, и вдруг, как по мановению волшебной палочки, поток студентов иссяк. Кончился. Коридор опустел.

Сеньор Вальдес повернул за угол и уперся в две закрытые двери. Из-за матового стекла, закрывающего большую часть поверхность дверей, пробивался голубоватый свет неоновых ламп. Над одной дверью жирными черными буквами было выведено: «Дамы», над другой: «Джент.»

Сеньор Вальдес в панике заметался перед туалетами. Как поступить? Вернуться назад, сесть на скамью? Но тогда он может ее упустить — что, если она повернет в другую сторону? Не бежать же следом, в самом деле.

Нет, нет, так не годится. Самое главное в его плане — прелесть неожиданной встречи. Отираться около женской уборной он тоже не может — в этом нет решительно никакой поэзии. Решено — он спрячется в мужском туалете и подкараулит ее.

Сеньор Вальдес на цыпочках подошел к двери с надписью «Джент.», скользнул внутрь и тихонько прикрыл ее за собой, старательно удерживая круглую ручку, чтобы язычок защелки не щелкнул. Затем неслышно отступил в центр просторной комнаты, встав так, чтобы его тень не падала на дверное стекло, и затаился. Из неплотно закрытого крана капала вода, оставляя ржавый след в одной из раковин, где-то бурчал неисправный сливной бачок, но в целом в туалете было чисто и, что гораздо важнее, прохладно.

Сеньор Вальдес ждал, затаив дыхание. Какое-то время стояла полная тишина, потом за стеной послышалось цоканье каблуков по бетонному полу, резкий звук слива, потом хлопнула дверь, каблуки простучали опять, и послышался шум воды. Протестующе взвизгнули ржавые трубы. Мысленным взором сеньор Вальдес завороженно следил за ней, будто стена между туалетами стала прозрачной: вот она моет руки, секунду медлит, вскидывая глаза к висящему над умывальником зеркалу, поднимает верхнюю губу и стирает с переднего зуба приставший кусочек пиццы, вот проводит влажной рукой по волосам.

Он выдохнул. Опять стук каблуков — теперь она шла к двери. Скрип пружин, хлопок — она уже в коридоре. Он дал ей пройти пару шагов, прежде чем распахнуть дверь и выйти наружу.

— О, Катерина! — Сеньор Вальдес изо всех сил старался, чтобы голос его звучал естественно. — Как приятно увидеться!

Когда он окликнул ее, Катерина обернулась через плечо с улыбкой, которая, казалось, никогда не сходила с ее губ, — юной, открытой, доброжелательной, такой прекрасной, такой прекрасной… Но через мгновение она узнала его, и выражение ее лица переменилось — теперь на нем были написаны почтение и вежливое удивление.

— Добрый день, сеньор Вальдес, — сказала она.

— Здравствуй. — Все слова вылетели из головы, и он смог только повторить: — Как приятно увидеться!

Она промолчала.

— Я получил твою записку.

— Я вложила ее вам в руку.

— Да. — Он помедлил, вспоминая, как это было. — Да. Так ты, оказывается, пишешь?

— Да, рассказы, глупости всякие…

— Если они важны для тебя, значит, это не глупости. — Ну и врун, одернул себя сеньор Вальдес. «Какой же ты замечательный рассказчик, Чиано!» Вешаешь девушке лапшу на уши! Признайся, сколько навозных куч ты перелопатил, сколько чепухи прошло через твои руки, откровенной лажи, написанной бездарными, беспомощными, безнадежными графоманами? И ты безжалостно выбрасывал рукописи в корзины для бумаг и советовал жалким писакам найти другое занятие в жизни,