Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл

за назначенным доктором лекарством. И тут же его с ног до головы окатил холодный пот — что, если он потерял не только способность писать? Что, если безотказный инструмент в ответственный момент предаст его? Что, если он кончит свои дни, как доктор Кохрейн, гуляющий под ручку с девушками и женщинами любого возраста, развлекающий их анекдотами, но знающий, что никогда, никогда больше не переступит заветный порог?

Сеньор Вальдес решительно встал и надел пиджак. Поворачивая в двери ключ, он улыбнулся. На самом деле так ли уж важно, как Катерина относится к сексу? Он увидел в ней то, что до него никто не разглядел, — ее светящийся ореол принадлежит ему одному.

Но медлить нельзя ни минуты.

Если бы кто-нибудь из соседей в тот вечер увидел сеньора Вальдеса, спешащего вниз по лестнице по своим делам, они порадовались бы за него — так он был бодр и весел, — хотя, конечно, сеньор Вальдес никогда не стал бы обсуждать расположение своего духа с соседями.

Он ничего не знал о соседях — для него они были лишь табличками с именами на почтовых ящиках. Его вполне устраивало такое положение дел — хотя дочь дантиста доктора Неро с третьего этажа неожиданно похорошела. Возможно, через пару лет, когда дела у него пойдут лучше и он закончит свой роман, можно будет взять ее под крыло.

Сеньор Вальдес толкнул тяжелую дверь из стекла и бронзы, что вела на улицу, и вышел на Кристобаль-аллею, на ходу размахивая правой рукой, чтобы немного потренировать прямой удар. Он шел, размахивая воображаемой клюшкой, наклоняясь с воображаемого пони за воображаемым мячом, уклоняясь от противника, обводя мяч вокруг растерянного врага чуть заметным перемещением центра тяжести в седле. И вот он уже вырвался вперед, отпустил вожжи и несется к цели! Сеньор Вальдес выполнил на тротуаре изящный пируэт и, цитируя рубаи Хайяма в такт размеренным шагам, устремился дальше, а музыка сопровождала его движение.

В тот вечер танго звучало отовсюду: из радиоприемников и музыкальных центров, из кухонь домохозяек и ночных клубов, из ближайшего кафе, где дюжина несчастных перед телевизором ожидала результатов розыгрыша лотереи, даже из бедно обставленной спальни, где высохший, как скелет, старик кормил супом умирающую жену и с тоской вспоминал танго, что пятьдесят лет назад танцевал с Розитой, девушкой, на которой ему следовало жениться.

Улица была заполнена историями по горло, под завязку, и тощая рыжая кошка могла увести сеньора Вальдеса в любую сторону. Однако он так привык рассказывать свои истории, что разучился слушать чужие, так привык танцевать под свою музыку, что уже не воспринимал иных мелодий, кроме собственной, и она влекла его к прекрасной юной девушке, которую ему в скором времени предстояло убить.

Дом терпимости мадам Оттавио располагался на тихой площади немного в стороне от сияющего огнями проспекта. Перед входом был разбит маленький сад, в котором помимо цветов росло несколько деревьев, даже в самое жаркое время бросающих на садик густую прохладную тень. И теперь, вечером, их листья шелестели, создавая иллюзию бриза.

Сеньору Вальдесу нравился этот садик. Он обладал теми качествами, что в наибольшей мере импонировали ему: аккуратные клумбы, засаженные цветами, исправно алеющими и голубеющими в течение всего лета, изящная решетка из чугунного литья, повторяющая узоры ставень других домов на площади. Ему даже нравилась гравиевая дорожка, ведущая к парадному входу, и то, что по приказу мадам ее постоянно обрызгивали водой, прибивая к земле пыль.

Как обычно, сеньор Вальдес аккуратно закрыл за собой калитку и защелкнул металлический замок, чтобы собаки не могли вбежать в сад. Когда он дошел до двери в дом, на его отполированных, будто зеркало, туфлях не было ни пылинки.

Приятное местечко, ничего не скажешь. Сеньор Вальдес любил представлять, как девочки мадам Оттавио поднимаются за полдень, как выходят из дома на прогулку, держась за руки, словно монашенки, всегда по двое, закрывая лица от солнца Нелюбопытных глаз широкополыми шляпами, пряча в атласные митенки мягкие, гладкие ручки. Ему нравилось думать о том, как они проводят день — кто-то ухаживает за розами, кто-то подметает дорожки, они перебрасываются невинными шутками, беззаботно смеются — молодые, полные сил, — а потом отправляются обратно в дом, чтобы приготовиться к приему гостей.

Конечно, все это были лишь грезы. Девочки мадам Оттавио никогда не работали в саду — за ним ухаживал садовник, нанятый на деньги, которые жертвовали на это жители площади. Садовник — молодой красавчик, приходил на работу в огромных сапогах и микроскопических шортах, без шляпы, в расстегнутой рубашке, а то и вообще голый по пояс. Все девочки мадам Оттавио были в него влюблены. Они свистели ему из окон, кричали и всячески пытались заманить внутрь: «Все бесплатно, обслужим в лучшем виде!» — лишь бы узнать, каков он на вкус. Однако садовник ни разу не ответил на их призывы. У него был дружок, официант из отеля «Империал». Жаркими вечерами они сидели в парке, трогали друг друга и целовались.

Как и все остальные дома на площади, дом мадам Оттавио был построен из мягкого красного кирпича, покрыт толстым слоем штукатурки и выкрашен в разные цвета в соответствии со вкусами и пристрастиями бывших владельцев. В результате бордель мадам Оттавио вместо ансамбля, объединенного единством архитектурной формы и цвета, что обычно понимается под словом «дом», представлял собой какофонию несочетаемых оттенков.

В прошлом сеньор Вальдес сразу нашел бы в этом богатую палитру метафор и написал бы рассказ о раскрашенном доме, в котором живут раскрашенные шлюхи, каждая из которых пытается выдать себя за кого-то другого. Он прославил бы общность девиц легкого поведения под крышей каменного строения и не забыл бы упомянуть нежно любящую их мадам. Он мог бы даже сравнить историю всей страны с историей одной площади и описать изменения, которые время и человеческий труд принесли на эту землю. Он описал бы в красках, как на заре веков люди пришли в джунгли, как беспощадно они вырубали деревья и лианы, что росли вдоль берегов реки, как расчистили и выровняли землю, как через несколько веков построили здесь город, замостили маленькую площадь и окружили ее нарядными каменными зданиями. А потом проследил бы, как еще через сто лет время начало завершать безжалостный круг: штукатурка облупилась, двери покосились, оконные ставни покорежились от влаги, некогда нарядные домики начали выглядеть подобно приюту для сумасшедших художников.

Конечно, мадам Оттавио старалась, чтобы ее заведение выглядело пристойно, но в последний сезон дождей, когда водосточные желоба не в силах были справиться с потоками