История об офортах - Станис Фаб

У Майкова, вообще, была выработана своя собственная и, как он полагал, стройная мировоззренческая система, которая гласила: там, где конфликт, – работы непочатый край.

…Он больше не слушал путаную перепалку подвыпившей компании, но сменил дислокацию и сел так, чтобы видеть все происходящее за соседним столиком. Его очень заинтересовал Федяй. К нему, источнику конфликтной информации, следовало присмотреться внимательнее.

Внешний вид и некоторые жесты Федяя подсказали Майкову немало интересного. На вид сыну художника было за двадцать. Худой, импульсивный, не очень опрятный. В профиль хорош. Женщины любят таких слегка небритых, утомленных, с поволокой в глазах юнцов с бледным блуждающим взглядом.

– Ишь ты, птица-говорун, – подумал Майков, рассматривая своего потенциального клиента, – папка денег не дает, плохой папка, мог бы и продать картинки и пособить Федяю. Федяю с компашкой погулять не на что.

…Пора было уходить, обе компании досидели, что называется, до последнего посетителя. В другой раз Майков исчез бы пораньше, но не сегодня. Федяй, несмотря на то что был серьезно «подшофе», все еще держался бодрячком, ел и пил, точнее, уже прихлебывал то, что осталось после многочасовой гулянки.

Приятели Федяя потянулись к выходу. Встал и Федяй и шаткой походкой направился было к выходу, но снова вернулся к столу, оглядел его в надежде, что в бутылках осталось хоть что-нибудь.

– Мужик! Чего скучать в одиночестве, давай к нашему столу, – к Федяю подошел Майков.

Федяй недоверчиво поглядел на добросердечного зазывалу и улыбнулся. Майков показался ему столь несуразным и смешным, что не вызывал опасения или мысли о подвохе.

– Мужик! Все нормально, это наш стол. Я только хотел выпить пять грамм на посошок. А нету… Не-туту, а я хотел.

– У тебя нету, а у нас есть. Пойдем, пойдем, дорогой, к нашему огоньку. Раз человеку надо пять грамм – значит надо. Человек человеку помогать должен, – сочувственно прошептал на ухо Федяю Майков. – Пошли, пошли, брат. Тебя, кажется, друзья Федяем называли.

– Федяем, Федяем, а как иначе.

– Приятели не потеряют, ушли вроде как, может, ждут?

– Эти-то, как же, ждут… Бросили одного. Живописцы хреновы. Не. Не потеряют.

– Тогда тем более покатили к нашей поляне.

Майков представил нового знакомого приятелям.

– Все нормально, мужики, это Федяй, хороший парень, художник, а Федяй, ты художник?

Тот молча кивнул:

– Художник, хороший художник.

– Ну вот. Я и говорю, художник. Ему пять грамм за нашим столом не возбраняется налить?

Компания отреагировало вяло, и здесь все были в хорошем подпитии и уже плохо соображали, зачем Майков притащил этого парня.

…Майков щедро разливал, но сам уже не пил, а Федяй совсем поплыл и когда сам попытался налить рюмку, Майков по-отечески приобнял его.

– Давай, Федяй, выкладывай, кто твоего отца, замечательного художника, обидеть посмел, кто лишил тебя законного гонорара?

Федяй вдруг пьяно закатил глаза и… заплакал навзрыд. Так горько и натурально, что даже Майков испугался. К рыдающему обернулись припозднившиеся гости сразу с нескольких столов.

Майков театрально распрямился и, словно трибун, отведя руку, в сторону произнес:

– Спокойно, господа, не стоит волноваться. Мой друг Федор сегодня расстался с любимой девушкой. Она взяла и уехала без всякого предупреждения в другой город.

Пьяный Федяй зарыдал еще сильнее, словно бы и вправду лишился большой и чистой любви.

– Да, Федор, художника обидеть может каждый. Рассказывай, кто это бесплатно публикует шедевры твоего папеньки.

Федяй уставился на нового приятеля, силясь что-то ответить, но смог выдавить из себя лишь одного слово – «Ага».

– Ага? Чего ага? Про книгу рассказывай, рисунки, – не унимался Майков.

Но Федяй был уже не способен вести разговор. Поняв это, Майков решил учинить «допрос» завтра, если, конечно, паренек будет в состоянии вести беседу после столь бурного возлияния.

– Где живешь, Федяй, куда везти твой дивный образ. Баиньки пора, мамка с папкой заругаются.

Федяй словно бы услышал что-то важное, заморгал глазками, зашмыгал носом и опять заплакал. Но теперь уже тихонечко, как плачут нашкодившие дети в страхе от родительского гнева.

Даже Майков, тертый калач, растерялся от этих слез, которые опять покатились из глаз Федяя ручьем.

– Ма-мень-ка, па-пень-ка, – запричитал Федяй, – домой хочу, отвезите домой.

– Куда домой, говори, чудила, а то ведь брошу тут! Не успел достать, но уже надоел…

– Ккк ма-мень-ке, на вахту в институт ги-ги-гипродор, – вышептал вполне членораздельно Федяй и снова тихонечко заплакал, заскулил…

Теперь уже Майков и не знал, не зря ли он ввязался в эту историю? Что нашло на него, что такого услышал, чтобы нянчиться с этим недотепой. Теперь вот на вахту тащить…

За 29 дней до судебного процесса

На встречу с искусствоведом Марианной Синицей Вигдор и Селина отправились вместе. В изобразительном искусстве оба были любителями. Вигдор часто повторял, что в этой сфере лично он руководствуется единственным правилом «нравится – не нравится». К примеру, бессмертная картина Леонардо «Мона Лиза», возле которой он дежурно замирал каждый раз, посещая парижский Лувр, его не поражала. Другое дело «Дама с горностаем» Рафаэля. Она действовала на него магически: как бы ни пытался Вигдор заглянуть этой особе в глаза, с какой бы стороны он ни ловил ее взгляд, она смотрела бесстрастно мимо.

Но в этот раз шли они не для того, чтобы набраться новых знаний: Селина настоятельно потребовала «полного погружения» перед судебным процессом в атмосферу мира художественных идей. Точно так же она заставляла Вигдора изучать английский язык: в замкнутом пространстве туристического кемпинга был воссоздан уголок Англии. И целыми днями они выдавливали из себя иностранные слова под пристальным взглядом учителя-наставника. Вигдор посмеивался над этим, но, представьте себе, оказавшись в первой же заграничной командировке, сумел объясниться с метрдотелем и официантом в пабе. С тех пор в погружении он не видел ничего плохого, хотя язык – это одно, а художественный мир, как подсказывал его опыт общения с художниками, – совсем другое.

А вот Селина преображалась из офисного юриста в хладнокровного носителя нужных законов, юридической практики, судебных прецедентов. К каждому заседанию готовилась столь тщательно и усердно, что многие проигравшие впоследствии не стеснялись восхищаться ее профессионализмом.

Она и сама обожала себя в эти минуты юридического чародейства, каждый раз доказывая, что уход с государственной службы был материнским самопожертвованием. Ведь маленький Сережка, Женька и Аленка требовали ее внимания и заботы. А та, ее прошлая работа, увы, «настаивала» на прямо противоположном.