Анализ крови - Джонатан Келлерман

Я вдруг подумал, что, хотя я проработал три года вместе с Раулем и был знаком с ним вдвое дольше, мне никогда не доводилось бывать у него дома.

– Возможно, я как-нибудь соглашусь. Где ты живешь?

– Недалеко отсюда. В кондоминиуме на Лос-Фелис. Одна спальня – квартира маленькая, но для моих потребностей достаточная. Когда живешь один, лишние сложности ни к чему, ты согласен?

– Думаю, ты прав.

– Ты ведь тоже живешь один, так?

– Жил. Но теперь я живу вместе с очаровательной женщиной.

– Хорошо, хорошо. – Черные глаза словно затянуло тучами. – Женщины. Они обогатили мою жизнь. И разорвали ее в клочья. Моя последняя жена Пола живет в огромном особняке в Флинтридже. Другая обосновалась в Майами, а остальные две бог знает где. Хорхе, мой второй сын, говорит, что Нина, его мать, живет в Париже, но она никогда долго не задерживалась на одном месте. – Помрачнев, Рауль постучал ложкой по столу. Затем вспомнил кое-что еще и внезапно просиял. – В следующем году Хорхе поступает на медицинский факультет университета Джонса Хопкинса.

– Поздравляю.

– Спасибо. Блестящая голова, всегда был таким. Летом приезжал ко мне и работал в лаборатории. Я горжусь тем, что вдохновил его. Остальные не такие толковые, кто знает, что из них получится, но матери у них были не такие, как Нина – та играла в оркестре на виолончели.

– Я этого не знал.

Взяв еще один ролл, Рауль разрубил его на части.

– Воду пить будешь? – спросил он.

– Можешь всю выпить, я не буду.

Он выпил еще стакан.

– Расскажи мне о Своупах. Какие у тебя с ними проблемы?

– Худшие, какие только могут быть, Алекс. Они отказываются от лечения. Собираются забрать мальчика домой и подвергнуть бог знает чему.

– Ты считаешь, они последователи холистической теории[9]?

– Возможно, – пожал плечами Рауль. – Они из сельской глубинки, из Ла-Висты, маленького городка у мексиканской границы.

– Знаю те края. Сельское хозяйство.

– Да, точно. Но, что гораздо важнее, сторонники лаэтрила[10]. Глава семьи фермер, выращивает что-то там. Тупой, но всегда стремится произвести впечатление на окружающих. Насколько я понимаю, когда-то чему-то учился – любит вставлять всякие биологические термины. Грузный, лет пятидесяти с небольшим.

– Староват для пятилетнего сына.

– Точно. Матери под пятьдесят – как тут не задуматься, что ребенок получился случайно. Возможно, их сводит с ума чувство вины. Понимаешь – винят себя в том, что у мальчишки рак.

– В этом нет ничего необычного, – согласился я.

Никакие кошмарные сны не стоят рядом с известием о том, что у твоего ребенка рак. И усугубляется все тем, что убитые горем родители корят себя, пытаясь найти ответ на извечный вопрос: «Почему это случилось со мной?» Этот процесс выходит за рамки рационального мышления. Такое случается с врачами, биохимиками и другими специалистами, уж которые-то должны были знать – мысленное самобичевание, всевозможные «я мог бы» и «я должен был». Через такое проходит большинство родителей. А остальные калечат себе душу…

– Разумеется, в данном случае, – начал рассуждать вслух Рауль, – должно быть какое-то более существенное основание, не так ли? Немолодые яичники – это всегда непредсказуемо. Впрочем, хватит строить догадки, продолжаем. На чем я остановился – ах да, миссис Своуп, Эмма. Серая мышка. Послушная, можно даже сказать, раболепная. Глава семьи – отец. Есть еще один ребенок, дочь, ей девятнадцать лет или около того.

– Давно мальчику поставили диагноз?

– Формально всего пару дней назад. Местный терапевт занялся вздутием живота. Боли на протяжении двух недель, последние пять дней лихорадка. Ухитрившись избежать подозрений – неплохо для сельского врача – терапевт, не доверяя местным специалистам, направил мальчика сюда. Мы провели интенсивные исследования – постоянные медицинские осмотры, анализ крови, остаточное содержание азота в мочевине, мочевая кислота, пункция костного мозга в двух местах, иммунодиагностические маркеры – это обязательно в случае неходжкинской лимфомы. И только два дня назад был поставлен диагноз. Локализованное заболевание без распространения метастазов.

Я пригласил родителей, объяснил им, что прогноз благоприятный, поскольку опухоль не распространилась, они подписали согласие, и мы были готовы приступить к работе. Мальчик недавно перенес инфекционное заболевание, и у него в крови оставался пневмоцистис[11], поэтому мы поместили его в модуль ламинарных[12] воздушных потоков, намереваясь продержать там на протяжении первого курса химиотерапии, после чего проверить, как работает иммунная система. Дело казалось решенным, и тут мне звонит Оджи Валькруа, наш практикант – к нему я перейду через минуту, – и говорит, что родители струхнули.

– Когда ты говорил с ними в первый раз, они колебались, ты не заметил?

– Ничего, Алекс. В этой семье говорит только один отец. Мать молча всхлипывала, я как мог старался ее успокоить. Отец задал много придирчивых вопросов – как я уже говорил, он стремился произвести впечатление, – но в целом оставался очень дружелюбным. Они показались мне интеллигентными людьми, никакими не психами. – Рауль недовольно покачал головой. – После звонка Валькруа я сразу же отправился к ним, решив, что это сиюминутная тревога – знаешь, порой родители, услышав о методах лечения, думают, что мы собираемся истязать их ребенка. И начинают искать что-нибудь попроще, вроде абрикосовых косточек. Если врач не ленится разъяснить им пользу химиотерапии, они, как правило, возвращаются на путь истинный. Но только не Своупы. Они приняли окончательное решение.

Я нарисовал на доске диаграмму вероятностей благоприятного исхода. Как я тебе уже говорил, восемьдесят один процент для локализованной опухоли. Как только опухоль распространится, эта цифра упадет до сорока шести процентов. На родителей это не произвело никакого впечатления. Я задействовал все свое обаяние, упрашивал, умолял, кричал. Они не спорили. Просто отказались. Твердо заявили, что хотят забрать ребенка домой.

Растерзав ролл на кусочки, Рауль разложил их на тарелке полукругом.