Вторая жена - Анджела Арни

— Не смеши меня, — отрезал Филип. — Если бы она с самого начала сопротивлялась искушению, нас бы не утащили из Гемпшира в этот проклятый Лондон. Очень жаль, — продолжил он, обращаясь к Питеру, — что ты не сказал этого судье. Иначе он мог бы отдать нас папе, а не маме. Понятия не имею, почему он присудил нас ей. Ей наложить с высокого дерева, где мы и чем занимаемся.

— Она так привыкла. — Хилари все еще пыталась оправдывать мать, хотя та в последнее время тоже не баловала дочь вниманием.

— Брат Том говорит, что ругаться грешно, — снова сказал Питер.

— К чертям брата Тома! — ответил Филип. Хилари заметила, что в последнее время Филип ругается чаще обычного. — Этот глупый старикашка всерьез думает, что его молитвы и зажженные свечи могут изменить мир!

— Он мне нравится, и я верю в силу молитв. — Питер очень любил брата Тома. После развода родителей монах стал его единственным утешителем. Питер мог рассказать брату Тому обо всем. О своих ночных кошмарах, страхах, обо всем том, о чем никогда не сказал бы ни Филипу, ни Хилари, ни тем более отцу с матерью. — Я каждый вечер молюсь, чтобы произошло чудо, чтобы Пирс исчез и мама снова полюбила папу.

— Вот чего стоят твои молитвы! — сказал задыхающийся от гнева Филип утром, бросив брату отцовский факс, в котором Тони сообщал им о предстоящей свадьбе и своем намерении посетить их. — Черт побери, он преспокойно собирается жениться! Сегодня днем он приедет и станет уговаривать нас пойти в церковь. Какое нахальство!

— Я не пойду, — сказала Хилари и ударилась в слезы.

— Я тоже, — откликнулся Питер, выскочил из комнаты, бегом одолел три лестничных пролета и очутился в крошечной комнате на чердаке, которую Пирс любезно разрешил ему считать своей собственной. Там находился лазерный проигрыватель, видеомагнитофон и компьютер с набором самых разнообразных игр. Но Питер редко пользовался этим. У комнаты было другое назначение, которое Питер хранил втайне, боясь, что его сочтут чокнутым. В середине комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью, а в центре стола лежало маленькое деревянное распятие. Школа и безмятежная, но сильная вера братьев-монахов производили на Питера сильное впечатление. Когда Тони и Саманта разъехались и стало ясно, что его мир разлетается на куски, Питер создал собственное святилище, куда мог отступить в любой момент. Он часами стоял на коленях перед самодельным алтарем и молился, чтобы все хорошо кончилось. Иногда мальчик думал, что, если бы не закрытая школа, не брат Том и не его собственная лондонская часовня, он бы сошел с ума. Но полученное от отца письмо испортило все. Уничтожило надежду, на которую он и уповал в своих страстных молитвах. Одним гневным движением он сорвал со стола скатерть, и распятие полетело на пол.

— Вот чего стоят молитвы! — крикнул он, эхом повторив слова Филипа.

Питер сидел в кресле рядом с Филипом и жевал хлопья с открытым ртом, стараясь делать это как можно громче, чтобы разозлить отца. Пусть позлится, мстительно думал Питер. Он был согласен с Филипом. Приезд отца к ним является наглостью с его стороны.

Когда все слегка успокоились и перечитали факс Тони, Филип сказал:

— Сначала они испортили нам жизнь, а теперь отец успешно заканчивает начатое. Его нужно наказать.

— Я не пойду на это проклятое бракосочетание, — сказала Хилари. Если Филипу можно ругаться, то ей и подавно.

— Никто из нас на него не пойдет, — ответил Филип. — И я скажу ему это, когда он придет.

— Правильно. — Питер и Хилари согласились, что говорить будет Филип. Он умел разговаривать со взрослыми лучше, чем они. Кроме того, Филип напомнил, что он старший, пусть всего на десять минут.

— Мы не придем на твое бракосочетание. Мы все так решили. — Филип уставился на отца, а потом перевел ледяные голубые глаза на брата и сестру. — Верно? — Гнев, горевший в этих глазах, не позволял уклониться и проявлять слабость.

Хилари знала, что без Филипа она могла бы уступить. У нее нет такой сильной воли. Она заерзала на кровати. Теперь, когда отец стоял у дверей и тревожно смотрел на них из-за роговых очков, ей стало его жалко. Наверно, им следовало бы пойти. Свадьба — дело важное. Даже вторая. В конце концов, отец не виноват, что мать разлюбила его и полюбила Пирса. Он-то не изменился. Это их мать внезапно стала другим человеком. А он остался прежним. Внезапно Хилари ужасно захотелось обнять его и сказать: «Я люблю тебя. И всегда любила». Но она не смела. Филип сказал, что его нужно послать к черту, а Филип был главным.

Джинсы врезались девочке в талию, напоминая о весе, который она набрала после отъезда из Черри-Триз. Она сунула палец за пояс, но это только повредило делу и усилило ее подавленность. Несчастная Хилари набрала пригоршню хлопьев и сунула их в рот. Это не ускользнуло от внимания Тони. То, что дети без конца жевали, страшно раздражало его.

— Не думаю, что вам следует есть столько хлопьев, — резко сказал он и тут же понял, что это не лучший способ найти с детьми общий язык.

— Почему это? — вздернул подбородок Филип. Делать было нечего. Раз уж начал, то договаривай, подумал Тони.

— Потому что они плохо усваиваются. В хлопьях полно лишних калорий, которые вам совсем ни к чему. Я замечаю, что вы все поправились. Наверно, из-за этих хлопьев. У нас в доме их никогда не было.

— Ты говоришь, как чертов врач, — сказал Филип, надеясь вывести отца из себя.

Дети заметили, что при слове «чертов» отец поморщился, и стали ждать.

Тони сосчитал до десяти, затем еще до десяти, пытаясь справиться с гневом, которому не было суждено вырваться наружу. Он следил за детьми, и его сердце обливалось кровью. Да, они подростки, но все еще дети, его дети, которые не виноваты в случившемся. Кричать было бесполезно. Поэтому он просто сказал:

— Я говорю, как врач, потому что я и есть врач. Именно поэтому я и беспокоюсь о здоровье. Но куда важнее, что я люблю вас и мне небезразлична ваша судьба. Я уже сказал, что дома вы их не ели. В чем дело?

— Теперь наш дом здесь, — вполголоса сказала Хилари, боясь разреветься, — и мы можем делать то, что нам нравится. Никто не возражает. Никому нет до нас дела. Да в Лондоне и заняться-то нечем, кроме как смотреть телевизор и есть.

Тони тяжело вздохнул.

— Вашей матери есть до вас дело, — тихо сказал он. О Саманте он мог думать что угодно, но всегда старался не говорить о ней плохо в присутствии детей. — Кроме того, вы могли бы чаще бывать в Черри-Триз. Если хотите, я буду приезжать за вами. Там вам дел хватит. Старый Белые Носочки ходит по лужайке и ждет не дождется, когда вы сядете на него верхом. А Пруденс скучает по прогулкам.

При упоминании о Белых Носочках и Пруденс по щеке Хилари скатилась слеза. Но девочка незаметно от Филипа стерла ее. Филип вышел бы из себя. Она не должна показать, что это ее касается. Не смеет. В конце концов, они все согласились заставить родителей опомниться, пока не стало слишком поздно. А для этого был один-единственный способ: держаться как можно отчужденнее.