Дядя Джимми, индейцы и я - Артур Беккер

— Польские авиалинии экономят на всём. Каждому пассажиру, даже иностранцам; дают талоны на питание, а вот получишь ли ты потом что - то по этим талонам — вопрос другой.

Ещё он сказал, что авиакомпания располагает только русскими самолётами «Ту», потому что они расходуют меньше керосина, чем быстролётные гигантские лайнеры америкосов.

Я видел вокруг только радостные лица — как будто люди, которым приходилось летать на самолётах, вообще не ведали ни уныния, ни тяжёлой работы — такой, например, как на бойнях Ротфлиса.

Молодые люди в серых костюмах доставали свои портмоне, расплачивались крупными купюрами и благодарили лёгким кивком головы, а женщины в окошечках информации улыбались нам, хотя для этого не было никаких видимых оснований. Они говорили по-английски, по-немецки и даже по-русски, были одеты в узкие юбки и приталенные блейзеры; эти синие костюмы были им, очевидно, маловаты, думал я тогда. Дядя Джимми поглядывал за моей спиной на их ноги и декольте и шептал мне:

— У них же сейчас всё лопнет и вывалится наружу…

Мы шли следом за Агнес, которая целенаправленно двигалась в сторону паспортного контроля.

Лицо Джимми от волнения покрылось красными пятнами. Нервы его были на пределе. Он рассказывал польским пограничникам, что летит со своей молодой женой в Виннипег на медовый месяц, ну да, а этот бедный юноша (он подразумевал меня) — круглый сирота и должен немного подучить английский.

— У парня дела в школе всё хуже год от года. Поэтому я решил устроить для него образовательную поездку в дальние края: должен же кто - то показать мальчишке мир!

Я скрежетал зубами от ярости. Но у меня не было выбора. Приходилось сохранять самообладание. Я вспоминал песню «Magic Box» группы «The Who», думал о безумствах Пита Таунсенда, который на сцене терзал свою гитару, шмякал её об пол и после всего этого продолжал на ней играть.

К счастью, Агнес, которая сохраняла полное самообладание, пощипывала меня за рукав рубашки. Она сказала пограничникам:

— Мой муж очень боится летать на самолётах, поэтому так нервничает и говорит как заведённый. Мисю! Милый! Замолчи уже наконец, а?

После этого мой дядя надолго угомонился и снова дал о себе знать только в самолёте, когда мы поднялись в облака и Варшава стала крошечной, словно Ротфлис и красный вокзал.

С нами в Нью-Йорк летела американская боксёрская команда, совершавшая своё турне по Восточной Европе.

Джимми сказал:

— Посмотрите-ка на них! Сперва эти ниггеры поколотили наших парней, а теперь празднуют свою победу в бизнес-классе, а наши красивые девушки им прислуживают, словно каким - нибудь партийным функционерам из Москвы! Потом они прилетят домой и купят на свои гонорары по второму автомобилю, а наш брат как ходил пешком, так и дальше будет ходить.

— Дядя, эти негры — американцы! — сказал я.

— Не ври! Они из Африки, они едят руками, бьют в свои барабаны с утра до вечера и размножаются как кролики!

Иногда я прихожу в такое отчаяние, что готов прыгнуть с моста, — оттого что Джимми Коронко ничего не желает знать и никого не хочет слушать. Но такого рода смерть была бы смехотворной и слишком обидной перед лицом тех многих случаев, когда дядя выказывал бесспорную мудрость. Если уж умирать, то за нечто такое, что толкает рассудок к безумию — по человеческим меркам. Я много лег подряд готов был умереть за Агнес, за любовь к ней, я даже и за Джанис теперь готов бы отдать кое-что — ещё раз за любовь — разумеется, при определённых обстоятельствах… Но когда же они наступят? Где начинается истинное безумие?

Моя бабушка Геня дала мне на дорогу в Америку одно очень странное напутствие, которое я тогда даже не понял. Под сливовым деревом в саду она однажды сказала мне:

— Сынок! Женщины всегда знают, чего хотят, — мужчины же тряпки и уклоняются от решений. Поэтому держись только за Агнес, а не за пьяницу Коронржеча.

Как раз об этом я думал в аэропорту Франкфурта-на-Майне, где мы делали пересадку, именно эта фраза вертелась у меня в голове, когда мы вслед за чёрными боксёрами ступили на эскалатор, блуждали по бесконечным ходам и переходам, потом снова ехали на эскалаторе — к выходу к самолётам. Когда я взглянул на Агнес, которая со школы немного знала английский, — с каким чувством собственного достоинства она спрашивала дорогу и как она была приветлива со всеми — раньше я не замечал в ней этого качества, — я постепенно начал понимать, что имела в виду моя бабушка: Агнес пойдёт по головам, по трупам; ей не терпится как можно скорее приехать в Виннипег и начать новую жизнь, заработать кучу долларов и показать канадцам, что она лучше, умнее и красивее, чем все остальные женщины.

Но ещё до того как мы добрались до нашего самолёта, который должен был доставить нас в Нью - Йорк, Джимми вдруг опустился на пол прямо перед входом в зону проверки документов, утверждая, что мы уже достигли цели своего путешествия.

Во Франкфурте-на-Майне 15 июля 1984 года это случилось в первый раз, и я не мог поверить своим глазам. Агнес тоже была совершенно ошарашена таким поворотом событий, она не проронила ни слова, а это что-нибудь да значило.

Мой дядя просто сидел и говорил с полной невозмутимостью:

— Что такое? В чём дело? Вы что, не видите небоскрёбы и супермаркеты? Какая же это Германия? Они же здесь все говорят по-английски! Нет, мы уже прилетели!

— Дядя, — сказал я, — немцы нас арестуют и вышлют назад, в Польшу! Кроме того, здесь ты не встретишь ни одного индейца, а ведь тебе так хотелось их увидеть!

Мы с Агнес дискутировали с дядей ещё долгие минуты, за которые с нас семь потов сошло.

Мы пытались внушить ему, что наши визы и приглашения действительны только для Канады, что Виннипег находится за океаном, на другом континенте и что ни одна страна Западной Европы не предоставит нам убежище.

Мы заговаривали с дядей на тысяче языков и от отчаяния уже чуть не плакали, но тут по радио прозвучало объявление:

— Последний вызов для семьи Коронржеч и господина Бакера!

Джимми вскочил и сказал:

— По радио назвали наши имена! КГБ нас выследило! Они за нами охотятся! Теофил, милая Агнес, скорее бежим отсюда!

Я не знаю, как мы пережили полёт до Нью - Йорка Дядя попросил нас оставить его одного, потому что ему было необходимо сделать кое-какие записи, чтобы, как он говорит в таких случаях, не окончательно потерять контроль над миром. Мы сели в последнем ряду и в течение семи часов оставались вместе. Мы держались за руки, планировали наше будущее и больше не злились по поводу инцидента во Франкфурте-на-Майне. Нам настоятельно требовалось немного покоя и сна.

Джимми всё это время просидел на своём месте у окна, хотя было заметно, что ему очень надо в туалет. Я догадывался: дядя Джимми не переносил тесных помещений, он панически боялся, что как только запрётся в туалете, так больше уже никогда не выйдет из самолёта.