Брак по-американски - Тайари Джонс

Мы забрались на маленькую кровать, слегка окосев от моих коктейлей на скорую руку. Решив, что покрывало выглядит подозрительно, мы сбросили его на пол и легли лицом к лицу. Лежа на кровати, я обводила его брови пальцем и думала о своих родителях и даже о родителях Роя. Эти семьи были сотканы из менее утонченной, но более долговечной ткани, вроде той, из которой шьют мешки сборщики хлопка. В ту ночь, в нашем крохотном номере, мы c Роем наслаждались переплетением наших чувств и ощущали себя выше родителей. Я стыжусь этих воспоминаний, кровь и поныне жжет мне лицо, хотя я только вспоминаю о прошлом.

Тогда я не знала, что наши тела могут предчувствовать будущее, и, когда мои глаза вдруг наполнились слезами, я подумала, что это неожиданное действие сильных переживаний. На меня иногда могли так нахлынуть чувства, когда я выбирала ткани или готовила – я вдруг вспоминала о Рое, его кривую походку, или как он тогда повалил грабителя на землю (и поплатился за это столь ценным передним зубом). Когда воспоминания накатывали на меня, где бы я ни была, на глазах у меня выступали слезы, но я списывала это на аллергию или на плохую тушь. Так что, когда в ту ночь переживания наполнили мои глаза слезами и перехватили мне горло, я подумала, что это страсть, а не дурное предчувствие.

Готовясь к поездке, я думала, что мы будем ночевать дома у его мамы, и не стала класть изящное нижнее белье. Вместо этого в ту ночь на мне была белая комбинация, но для прелюдии сойдет и она. Рой улыбнулся мне и сказал, что любит меня. Его голос дрогнул, будто силы, которые овладели мной, подействовали и на него. Тогда, будучи молодыми и глупыми, мы списали все на страсть – ею мы наслаждались в избытке.

Так мы и лежали, без сна и без сил, пребывая в пограничном состоянии, где чувства успокаиваются и возможно все. Я села в кровати и вдохнула запахи ночи: речной ил, мыльную отдушку и запах Роя, след его внутренней химии, и затем мой запах. Эти ароматы въелись в волокна наших простыней. Я наклонилась к нему и поцеловала его веки. Я думала, что мне повезло. Но повезло не в том смысле, какой в это слово вкладывали незамужние женщины: они напоминали мне, как мне повезло в наши дни найти способного на брак мужчину. И не в том смысле, который в это слово вкладывали журнальные статьи: они сокрушались, что приличных черных мужчин уже почти не осталось, и приводили длинный список непригодных кандидатов: умер, сидит, женат на белой, гей. Разумеется, мне повезло и в этом отношении тоже, но в браке с Роем я чувствовала себя счастливой в более старомодном смысле – когда находишь человека, чьим запахом ты наслаждаешься.

В ту ночь мы любили друг друга так рьяно потому, что знали, что нас ждет, или нет? Почувствовали ли мы сигнал тревоги из будущего, яростный звон беззвучного колокола? Вызвал ли этот отчаянный колокол тот порыв, который и заставил меня поднять с пола комбинацию и надеть ее? Не из-за этого ли неуловимого предостережения Рой повернулся и прижал меня к себе тяжелой рукой? Он бормотал что-то во сне, не просыпаясь.

Хотела ли я ребенка? Лежала ли я в кровати, представляя, как сгусток клеток внутри меня делится, делится и делится, и вот я – мать, Рой – отец, а Рой-старший, Оливия и мои родители – бабушки и дедушки. Я действительно размышляла, что происходит внутри меня, но не могу сказать, что ждала именно этого. Можно ли избежать материнства, если ты абсолютно здоровая женщина и замужем за абсолютно здоровым мужчиной? В колледже я волонтерила в образовательной организации и преподавала малолетним матерям. Работа была тяжелая и неблагодарная, потому что девушки редко получали дипломы. Как-то раз, когда мы пили эспрессо с круассанами, мой инспектор сказал мне: «Рожай и спасай нацию!» Он улыбался, но не шутил. «Если такие девушки заводят детей, а такие, как ты, не выходят замуж и не рожают, что станет с нашим народом?» Не задумываясь, я пообещала внести свой вклад.

Я не хочу сказать, что не хотела быть матерью. Я просто не хочу сказать, что хотела. Я хочу сказать, что была уверена – мой счет мне выставят вовремя.

Рой спал спокойно, а я тревожилась. Я закрыла глаза, но еще не спала, когда дверь распахнулась. Я знаю, что ее выбили, хотя в протоколе сказано, что они взяли ключ на стойке и открыли дверь, как полагается. Но до правды уже не добраться. Я помню, как мой муж спал в нашем номере, а женщина на шесть лет старше его матери рассказывала, как она ненадолго задремала у себя в 206-м – волновалась из-за ненадежного замка на двери. Она говорила себе, что переживает зря, но не могла заставить себя закрыть глаза. Еще не было полуночи, когда мужчина повернул ручку двери, зная, что у него получится открыть замок. Было темно, но она думает, что узнала Роя – мужчину, которого она встретила у автомата со льдом. Того, кто рассказал ей, что поссорился с женой. Она сказала, что мужчина не впервые подчинил ее себе, но больше она такого не допустит. Может, Рой и хитер, сказала она, может, телевизор и научил его путать следы, но память ей он не сотрет. Но и мою память она не сотрет. Всю ту ночь Рой провел со мной. Она не знает, кто ее изнасиловал, но я-то знаю, за кого вышла замуж.

Я вышла замуж за Роя Отаниеля Гамильтона, которого впервые встретила в колледже. Мы сошлись не сразу. Он тогда мнил себя сердцеедом, а мне даже в девятнадцать не хотелось доверять кому-то свое сердце. Я перевелась в Спелман[15] после катастрофы, которая разразилась на первом курсе Говардского университета[16] в Вашингтоне. Вот тебе и учеба вдали от дома. Мама настаивала, что именно в университете я заведу новых, по-настоящему верных друзей, но я сблизилась только с Андре, парнем, который вырос в соседнем доме. Наша дружба началась, когда нам было по три месяца и мы вместе купались в кухонной раковине.

Андре и познакомил меня с Роем, хоть это и произошло случайно. Они с ним жили через стену в общежитии имени Турмана в дальнем конце кампуса. Я часто оставалась на ночь в комнате Андре – строго платонические ночевки, хоть нам никто и не верил. Он спал на покрывале, а я лежала, свернувшись, под одеялом. Сейчас об этом говорить уже нет смысла, но так у нас с Дре всегда было заведено.

Прежде чем мы с Роем познакомились лично, его имя со страстным придыханием произнес голос через стену от нас. Рой. Отаниель. Гамильтон.

Андре спросил:

– Как думаешь, он ее специально попросил это сказать?

Я хрюкнула:

– Отаниель?

– Не похоже, что это у нее случайно вырвалось.

Мы хихикали, а двуспальная кровать глухо стучала в стену.

– Думаю, она притворяется.

– Тогда и остальные тоже притворяются.

Лицом к лицу с Роем я столкнулась только через месяц. Я снова была в комнате у Андре. Рой пришел часов в десять утра, чтобы стрельнуть мелочи на стирку. Он обошелся без учтивостей вроде стука в дверь: «О, прошу прощения», – сказал он, зайдя в комнату. Но его извинения прозвучали как удивленный вопрос.