Ленин и Инесса Арманд. Любовь и революция - Лилия Гусейнова

Скажу про себя прямо – жизнь и многие жизненные передряга, которые пришлось пережить, мне доказали, что я – сильная, доказали это много раз, и теперь я это знаю наверняка. Но мне часто говорили, да и до сих пор еще говорят: «Когда мы с вами познакомились, вы нам казались такой мягкой, хрупкой и слабой, а вы, оказывается, железная леди». Да, конечно, внешние и поверхностные впечатления посторонних людей не играют никакой роли и не имеют никакой цены, но мне интересно – неужели на самом деле каждый сильный человек должен быть непременно жандармом, лишенным всякой мягкости?! По-моему, это «ниоткуда не вытекает» – выражение одного моего хорошего знакомого. Наоборот, в женственности и мягкости есть обаяние, которое тоже – сила.

Чтобы забыться в октябре 1909 после года напряженнейшей учебы в Брюссельском Новом университете я выдержала экзамен и получила диплом, в котором была указана ученая степень – лиценциат экономических наук. И почти сразу отправилась в Париж, где меня ждала моя новая жизнь.

Здесь я познакомилась с новыми людьми – прекрасными и полными правильных идей. Здесь женщины считали также как и я, что наше время отличается отсутствием «искусства любви»; люди абсолютно, не умеют поддерживать светлые, ясные, окрыленные отношения, не знают цены «эротической дружбы». Любовь для них – либо трагедия, раздирающая душу, либо пошлый водевиль. Надо вывести человечество из этого тупика, надо научить людей светлым, ясным и не обременяющим переживаниям. Только пройдя школу «эротической дружбы», психика человека станет способна воспринять «великую любовь», очищенную от ее темных сторон.

Без любви человечество почувствовало бы себя обокраденным, обделенным, нищим. Нет никакого сомнения, что любовь станет культом будущего человечества.

Здесь я почувствовала, что могу быть самой собой. И меня не осудят.

Именно здесь я встретила его. Имя Владимир – вообще для меня знаковое. Меня захватила большая любовь к вождю большевиков. Став «подругой Ленина», я осознано приняла правила игры на «троих» и смогла проявить дружеские чувства даже к жене любимого человека. Но и Надежда Крупская отвечала мне взаимной симпатией. Женщине, которая откровенно нравилась ее мужу, и она была в курсе наших отношений…

Очень скоро я стала правой рукой Владимира. Я переводила его книги и статьи, разъезжала с его заданиями по Европе. Втроем – я, Ленин и Надежда Константиновна – мы организовали школу в Лонжюмо. В этой школе учились не дети – школа была партийной. Я взяла на себя руководство, а педагогами стали Крупская, Ленин, Луначарский, Роза Люксембург. Мне кажется именно партийное образование и сблизило Владимира со мной окончательно – именно в Лонжюмо мы стали впервые так близки.

Но увидев, что Владимир слишком увлекся мной, – он стал часами пропадать со мной наедине, или надолго уходил гулять со мной из дома в лес, – Крупская поставила ультиматум – или она, или я. А он упросил Надежду Константиновну остаться, – я сама умоляла его не бросать меня и вернуться к прежним отношениям, ведь никому не будет хуже, если мы вновь будем все втроем вместе жить и работать на благо нашей общей державы.

Да, страсть и любовь всегда находили меня. Есть две вещи, без которых я не смогу жить ни дня – любовь к Владимиру и революция. Это две части целого, они во мне, они со мной, они – это я…

Мои родители вовсе не были революционерами, но мы все, их дети, выросли революционерами. Александр стал террористом-народовольцем, все остальные – социал-демократами, большевиками. И я, бесспорно, этим горжусь.

Мама… знаете, у меня просто святая… Ведь все ее дети, кроме меня, находившегося в эмиграции, сидели за решеткой. А это – тяжкая ноша для одной хрупкой женщины. Но она никогда нас не осуждала. Помню, как мне рассказали такую историю.

Дело было в 1899 году. Мать пришла в столичный департамент полиции с очередным ходатайством за меня. А директор департамента ехидно сказал ей, даже не стесняясь присутствия других посетителей и желая поиздеваться: «Можете гордиться своими детками – одного повесили, и о другом также плачет веревка».

Это было неожиданное оскорбление, но моя мама – Мария Александровна – тут же выпрямилась и ответила: «Да, я горжусь своими детьми!..».

Вряд ли этот так называемый директор ожидал услышать такой ответ от вдовы «штатского генерала»… Конечно, революционеркой мама не была, но даже кое в чем переняла мировоззрение своих детей. В частности, совершенно оставила веру в Бога.

Потому мать моя – женщина сильная, и я уважаю и люблю ее за эту стойкость. Тогда наши революционные взгляды много седых волос ей добавили. Целеустремленность, сосредоточенность, необыкновенная энергия – все это во мне было с детства, но атмосфера, в которой я жил, и воспитание помогли направить все это в одну точку, моей целью стала революция. И, конечно, не малую роль в этом сыграла гибель моего брата Саши – человека, который даже перед лицом смерти не отрекся от своих идей.

Ох уж этот черный 1887 год… Именно тогда участники кружка, в который входил Александр, стали готовить покушение на царя Александра III, приурочив его к 1 марта – годовщине убийства Александра II. В кружке, который назывался «Террористическая фракция «Народной воли», Саша готовил не что-нибудь, а боевые снаряды. Но они почти нисколько не соблюдали тайну в этом вопросе, и о нем тогда быстро узнала полиция. Затем, конечно, последовали аресты и суд. Они решили убить царя, вышли на Невский проспект с бомбами, имевшими форму книг, биноклей и тому подобного, ожидая царского выезда, но их проследили, царя предупредили, и он в тот день не выезжал, а их схватили, судили и повесили.

Помню, как узнав об аресте брата, я сразу понял, что дело-то серьезное, может плохо кончиться для Саши. Но поступок брата никогда не осуждал. Значит, Саша не мог поступить иначе, значит, он должен был поступить так.

Меня поразила защитная речь брата на суде, когда он заявил: «Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать чем-нибудь».

Приговор огласили – смертная казнь… Мама тогда сказала, что она удивилась, тому, как хорошо говорил Саша: как убедительно, как красноречиво. Она не думала, что он может говорить так. Но ей было так безумно тяжело слушать его, что она не смогла досидеть до конца его речи и вышла из зала.

Она рассказывала, что на последнем свидании с сыном уговаривала его подать просьбу о помиловании. Но Саша тогда ответил ей: «Представь себе, мама, что двое стоят друг против друга на поединке. В то время как один уже выстрелил в своего противника, он обращается к нему с просьбой не пользоваться в свою очередь оружием. Нет, я не могу поступить так!..». Брат мог попытаться получить пожизненное заключение, но не хотел помилования, ибо без реализации своих целей он не видел свою жизнь.

И в ночь на 8 мая 1887 года брата и четырех его товарищей повесили во дворе Шлиссельбургской крепости. Мне было 17 лет…