Ведьма из-за моря - Виктория Холт

— Они, наверно, должны быть вооружены? — сказала я.

— Увы, так устроен мир. Нет сомнения, на море будут сражаться. Там, где процветание и прибыль, всегда будут те, кто завидует и стремится отобрать все силой. Соперничество должно быть, и я это приветствую, но соперничество доброе, честное. Хотя вряд ли можно надеяться, что люди внезапно поумнеют. Они будут продолжать стремиться захватить то, что им не принадлежит, и верить, что грабежом можно добыть больше, чем упорным трудом. Торговля должна прокормить всех, кто готов работать, но никто не хочет этого видеть. Должны быть люди, которые будут знатнее, смелее, богаче, чем другие. Должны быть люди, которые будут иметь власть над другими…

И я сразу подумала о человеке в гостинице и чуть не рассказала Фенимору о том, что случилось, но передумала. В саду было так хорошо, мне доставлял радость наш разговор, и я не хотела вносить в него диссонанс. Чем больше я думала о том человеке, а я должна признаться, что думала о нем много, тем неприятнее казалась встреча. Он был груб, смел, посмел разбудить меня и заставить подойти к окну. Действительно ли он послал мне воздушный поцелуй или это мне показалось? Действительно ли он предлагал мне спуститься к нему? Ведь он же должен был знать, что это невозможно? Нет, он просто хотел потревожить меня, и это ему удалось.

Фенимор продолжал говорить о кораблестроительном буме, который должен последовать за поражением Армады.

— Испанцы только наполовину сознавали ожидающие их перспективы, — говорил он. — Они были одержимы идеей заставить весь мир признать их религиозные доктрины, и в этом была их слабость. Их король — фанатик. Представляю, как он сейчас несчастлив. Я чувствую это сердцем, и мне жаль его.

— Не говорите этого при моем отце.

— Нет, — сказал Фенимор, — он не поймет, но я убежден, что даже самые жестокие, заблудшие люди несут в себе искру человечности, и, если бы мы смогли воспламенить ее… кто знает?

Я поняла тогда, что он сильно отличался от моего отца, он был мягкий и терпимый. Слабое предчувствие чего-то нехорошего овладело мной. Неужели, чтобы преуспеть в этом грубом мире, надо было иметь такие качества, как жестокость, которой обладали такие, как мой отец, и целеустремленность, которая помогала видеть только одну сторону проблемы? Я знала, что Фенимор был способен рассматривать проблему со всех сторон.

А Фенимор говорил так вдохновенно! Слушая его, я видела наши порты, оживленные мирными торговыми судами. Я видела, как разгружают корабли специи, золото, слоновую кость, — потому что, по его планам, корабли должны ходить не только до Балтийских и Средиземноморских портов, но и в Восточную Индию. Было очень приятно этим сырым ноябрьским днем идти по саду с Фенимором, слушать об его планах, узнавать об имении, в котором он жил, когда был не в море.

Мне и матушке очень понравились его родители. Отец его, несомненно, был человеком моря, а это значило, что у них с моим отцом было много общего. Он не был таким шумным и напыщенным, как Джейк Пенлайон. В любом случае, существовал только один такой Джейк Пенлайон, но у отца Фенимора наверняка были кровопролитные приключения на морях, и они должны были оставить след в его душе. Фенимор унаследовал что-то от мягкой натуры своей матери. Он был более вдумчивый, занимался самоанализом больше, чем другие представители его профессии. Он был усерднее, логичнее большинства других, мог, — правда, я не уверена, что это хорошее качество — видеть многие грани одной проблемы.

Я думаю, если есть две сходные семьи, в которых есть молодые люди противоположного пола, обязательно должна возникать мысль о брачном союзе. Я знала, об этом думали и моя матушка, и родители Фенимора. Каждая мать хочет видеть своего сына или дочь женатым или замужней; будущие бабушки и дедушки жаждут иметь внуков. Я знала, что было на уме у моей матушки: ей нравился Фенимор и она с удовольствием приняла бы его как зятя. Я уверена, что Лэндоры оказали бы мне такой же теплый прием.

А Фенимор? Думал ли он об этом тоже? Вероятно, да, однако он не был импульсивным человеком и, наверное, желал, чтобы мы привыкли друг к другу и к идее супружества. Для него женитьба многое значила, и, конечно, он был прав.

В те первые дни в Тристан Прайори мне казалось, что однажды я стану его хозяйкой. Матушка Фенимора очень хотела поговорить со мной, и на второй день она пригласила меня в свою комнату. Она хотела показать мне гобелен, над которым работала. Его рисунок должен был изображать блестящую победу над Армадой, и она сама составила его.

— На эту работу уйдут годы, — сказала она. Холст был натянут на гигантскую раму, и на нем был нанесен рисунок, о котором она говорила. Очень красиво: маленькие корабли и большие испанские галеры, король Испании в своем угрюмом Эскориале, герцог Медины Сидония со своими кораблями. С другой стороны, наша королева в Тильбери, сэр Фрэнсис, играющий в шары на мысе, и битва — брандеры, вызвавшие такую панику, и разбитые галеры, уносимые в море.

— Но ведь это же работа всей жизни! — сказала я.

— Я начну ее… — сказала она, — а будущие члены моей семьи закончат ее!

Было такое чувство, будто она давала мне в руки иглу, чтобы я продолжила работу.

— Будет замечательно, когда она будет закончена!

— Надеюсь, что я увижу ее завершенной, — сказала она.

— Ну конечно, вы должны увидеть!

— Я уже отложила несколько сотен мотков шелка. — Она говорила о цветах нитей, которые будут на холсте: красный, багровый, золотой, черный для костюма короля Испании, багровый и золотой для нашей королевы.

— О, моя дорогая Линнет! Какое это было ужасное время! Надеюсь, больше не придется пережить такое! Я никогда не знала такого несчастья… кроме…

Она замолчала, закусив губу. Затем лицо ее просветлело.

— Но теперь все кончено! На море еще опасно, но испанцы не могут уже причинить нам вреда. Я всегда испытывала ужас перед ними… ужас, что они придут сюда! И, конечно, когда мужчины отплывали, я, бывало, запиралась в своей молельне, — она кивнула в сторону двери, — и там молилась, чтобы они вернулись живыми. Но ты ведь дочь моряка, ты знаешь!

Я думала об этом. Мне никогда не приходила в голову мысль, что мой отец может не вернуться: он был какой-то неуязвимый и всегда возвращался, хотя было время, когда дома его не было так долго, что казалось — это навсегда.

— Если бы я их потеряла, — продолжала она, — это было бы равносильно смерти. У меня никого не осталось бы… никого! После Мелани… — Ее лицо вдруг сморщилось, казалось, она приняла решение. — Пойдем со мной, — позвала она.

Я поднялась, и она пошла к двери, которую я уже заметила.

Я вошла вслед за ней в эту комнату. Было довольно темно, так как свет проникал через маленькое зарешеченное окно. Я заметила распятие, перед ним столик, на котором стояли подсвечники. Это было что-то вроде алтаря.

— Иногда я прихожу сюда, чтобы побыть одной и помолиться, — сказала она.