Весь мир театр - Борис Акунин

– Сейчас вынесут мою! Отдайте же! Вон она! Я потратил на неемесячное жалованье!

Гусар повис на руке у Фандорина – бинокль пришлось вернуть.

Корзина и вправду была пышна – целое облако из белых роз.

– Она возьмет мою, мою! – повторял корнет, кажется незамечая, что от возбуждения дергает соседа за рукав.

– Извольте. Я вижу, вам интересно.

Господин Царьков любезно протянул свой перламутровый лорнетна ручке. Эраст Петрович схватил безделушку, поднес к глазам и с удивлениемобнаружил, что оптика не уступает офицерскому биноклю.

Перед его взором снова, очень близко, возникло улыбающеесялицо Элизы Альтаирской-Луантэн. Она покосилась куда-то вниз и в сторону, крыльяточеного носа чуть дрогнули. Что могло ее расстроить? Неужели то, что последняякорзина, поднесенная Смарагдову (лимонные орхидеи), роскошнее, чем ее белыерозы? Вряд ли. Эта женщина не может быть столь мелко тщеславна!

К тому же на сцену вынесли еще одну корзину, настоящийцветочный дворец. Кому она предназначалась – примадонне или премьеру?

Ей! Чудо флористического искусства под восторженные крикивсего зала поставили перед Альтаирской. Она сделала книксен, опустив лицо кбутонам и обняв цветы своими тонкими белыми руками.

– Черт побери, черт побери… – жалобно простонал Лимбах,видя, что его карта бита.

Эраст Петрович на секунду переместил окуляры на Смарагдова.Картинно красивые черты карамзинского Эраста исказились от злобы. Скажите,какие страсти из-за цветов!

Он снова посмотрел на Элизу, ожидая увидеть ееторжествующей. Но прекрасное лицо актрисы было похоже на застывшую маску ужаса:глаза широко раскрыты, на устах застыл так и не вырвавшийся крик. В чем дело?Что ее испугало?

Внезапно Фандорин увидел, что один из бутонов, нераскрытый итемный, покачивается и словно бы тянется вверх.

О Боже! Это был не бутон! В сдвоенном кружке отчетливовозникла ромбическая головка змеи. Это была гадюка, и тянулась она прямо кгруди окоченевшей примы.

– Змея! В корзине змея! – завопил Лимбах и, перемахнув черезпарапет, спрыгнул вниз, в проход.

Все случилось в считанные мгновения. В первых рядах партеракричали, махали руками. Остальной зал, ничего не поняв, устроил новый взрывоваций.

Отчаянный гусар вскочил на ноги, выхватил из ножен шашку,понесся к сцене. Но еще раньше на выручку Альтаирской пришел белый,загримированный под мрамор, Пан. Он стоял у актрисы за спиной и потому раньшеостальных увидел жуткую обитательницу цветочной корзины. Рогатый божокподбежал, бесстрашно схватил пресмыкающееся за шею и рывком вытащил наружу.

Теперь уже весь зал видел, что происходит. Запищали дамы.Госпожа Альтаирская, покачнувшись, упала навзничь. Потом вскрикнул отважный Пан– гадина ужалила его в руку. С размаху он ударил ее об пол, стал топтатьногами.

Театр наполнился криками, грохотом кресел, писком.

– Доктора! Позовите доктора! – кричали на сцене. Кто-тообмахивал платком Элизу, кто-то уводил прочь укушенного героя.

А в глубине сцены показался высокий, очень худой человек снаголо обритым черепом.

Он стоял, сложив руки на груди, смотрел на весь этот содом –и улыбался.

– Кто это? Вон там, позади всех? – спросил Фандоринвсезнающего соседа.

– Минутку, – сказал тот, заканчивая тихий разговор со своимполосатым клевретом. – …Выяснить, кто, и наказать!

– Будет исполнено.

Свистун быстро вышел, а господин Царьков, как ни в чем небывало, оборотился к Эрасту Петровичу с вежливой улыбкой.

– Где? А, это Ной Ноевич Штерн, собственной персоной. МаскуСмерти снял. Ишь, сияет. Еще б ему не радоваться. Такая удача! Теперь из-за«Ковчега» москвичи вообще с ума спятят.

Какой странный мир, подумал Фандорин. Невероятно странный!

Премьер-министр скончался в то самое время, когда ЭрастПетрович был в театре. Назавтра повсюду висели флаги с черными лентами, газетывышли с огромными траурными заголовками. В либеральных писали: хоть покойный ипридерживался реакционных взглядов, но вместе с ним погибла последняя надеждаобновления страны без потрясений и революций. В патриотических кляли иудейскоеплемя, к которому принадлежал убийца, и усматривали особый смысл в том, чтоСтолыпин почил в годовщину успения благоверного князя Глеба, тем самым пополнивсонм мучеников земли русской. В изданиях бульварно-мелодраматического толка снадрывом цитировали духовную Петра Аркадьевича, в которой он, оказывается,завещал похоронить его «там, где убьют».

Трагическая новость (Эрасту Петровичу протелефонировали,когда он вернулся из театра) не произвела на него особенного впечатления.Звонивший, высокопоставленный чиновник, также сказал, что в совете министерствавнутренних дел обсуждалось, следует ли привлекать к расследованию Фандорина, нокомандир жандармского корпуса решительно против этого возражал, а министрпромолчал.

Примечательно, что Эраст Петрович нисколько не огорчился, а,наоборот, испытал облегчение и, если во всю ночь не сомкнул глаз, то не из-заобиды и даже не из-за тревоги за судьбы государства.

Он расхаживал по кабинету, глядя на бликующий паркет;ложился на диван с сигарой, смотрел в белый потолок; садился на подоконник ивпивался взглядом в черноту – но видел одно и то же: тонкую руку, усталыеглаза, змеиную головку среди бутонов.

Фандорин привык подвергать анализу факты, но не собственныеэмоции. Не стал он сходить с тропинки рациональных умозаключений и теперь,чувствуя, что малейший шаг в сторону – и провалишься в топь, из которойнепонятно, как выбираться.

Выстраивание логической линии создавало иллюзию, что ничегоособенного не стряслось. Расследование как расследование, мир не перевернулся.

Страх госпожи Альтаирской оправдан. Опасность действительносуществует. Это раз, загибал палец Эраст Петрович – и ловил себя на том, чтоулыбается. Она не взбалмошная фантазерка, не психопатка!

Очевидно, у нее есть какой-то лютый, обладающий извращеннымвоображением враг. Или враги. Это два. Разве можно ее ненавидеть?!