Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья - Вивиан Шока

«А вы еще говорили, что в ваших комнатах нет ничего ценного…»

Скрежет зубов нарушает ее задумчивость. Бланш уже начинает распознавать эти едва заметные, но настойчивые движения тела, легкие вздохи, становящиеся все более частыми: на своем стуле ерзает самая миниатюрная из ее подопечных, самая напудренная, с вечно поджатыми губами. Жанна.

«Что там у вас в руке? Вы скоро совсем изомнете этот конверт.

Разожмите ладонь, Жанна, разожмите сами, я не смогу…

Вы хотите сначала сказать нам, что шитье… да?

Было вашей профессией. Понятно!

И вам требовалось немало фантазии, чтобы с помощью одной только ткани подчеркнуть талию, грудь, стройность ног. Но вам это нравилось. Делать женщин красивее. Каждая ткань требовала особого подхода. Вы работали в коллективе. Дом моды Аззаро. Да, он по-прежнему существует. Нет, сам основатель наверняка уже умер. Лорис, его звали Лорис Аззаро, мы поняли. Он был сицилийцем.

Хорошо.

Ладно.

Не страшно.

Итак, мы можем взглянуть, что у вас в руке?

Наперстки. И лоскуток сине-красной шотландки, сложенный вдвое, с воткнутыми в него булавками. Как наша жизнь. Так сказал Станислас».

«Вы слышите, как поют птицы? Воздух как будто стал циркулировать лучше, нет? Совсем забыла: я хотела показать вам кое-что еще. Нет, взгляните. Да, вы можете передавать это друг другу. Это медальон Ирмы Дажерман.

Вы ведь знаете про Ирму. Вы узнали об этом раньше меня. Я… Ее сын решил оставить нашей мастерской медальон. Он заверил меня, что Ирма носила его на шее. Но странно, я этого не помню. А вы?

Нужно срочно отправить Од в ее комнату. Да, Габриэль, она задремала, я вижу: ее голова упала на грудь, ей будет лучше в кровати. Вы все уходите? Сейчас? Получается… Каждый встает, когда ему вздумается…

Да, презерватив так и остался лежать на столе. Это ваше, Габриэль. Повседневный предмет. Личная вещь, лежавшая в вашей комнате. Да, условие было таким. Нет, у нас больше не осталось времени. К тому же это все-таки слишком личное».

Ее подопечные ушли, вернулись в свои комнаты. Бланш снова открыла ставни. В центре стола, в лучах солнечного света, остались лежать медальон и презерватив.

* * *

А что, если ты тоже пороешься в своих воспоминаниях?

Ее палец без устали скользит по его спине, вверх-вниз. Точно так же она в детстве съезжала на санках с холма и тут же взбиралась наверх, чтобы стремительно спускаться снова и снова; или десять, двадцать, сто раз мчалась на красном велосипеде по обсаженной по обеим сторонам деревьями дороге, отчаянно крутя педали и испытывая невероятное счастье от того, что едет сама. Она гладит его по спине, пока он крепко спит. На этой маленькой территории указательный палец Бланш – как скальпель. Вверх-вниз, она повторяет свое движение, словно снимает слой кожи. Воспоминания тоже можно очищать, как спелые фрукты.

Перед ее внутренним взором мелькают живые картины, пока она настойчиво снимает с памяти слой за слоем. Преследовать воспоминание – дело кропотливое, требующее умения. Бланш сковыривает корочку, промывает рану и углубляется в нее. Поскольку, проникнув под плотную, лопающуюся корочку, вычистив всю грязь до последней соринки, можно добраться до самой крови воспоминания. В памяти возникает красная полоска, линия, черта. Уверенность. Ей четырнадцать лет. Она взбирается на холм летним утром, ей пришлось долго идти по солнцепеку, и наконец становится слышно, как океанские волны накатывают на песчаный берег дюны Пила.

Она проводит каникулы в лагере, вдали от своей матери, смутно понимая, что ей нравится быть далеко, хотя от самого лагеря она не в восторге, несмотря на то, что встретила здесь этого мальчика, своего ровесника, которого не решается поцеловать, потому что он, как и она, носит большущие брекеты на зубах, и это ее немного пугает.

Она карабкается по песчаному склону, и наверху, чувствуя, как печет спину, видит его. Он ее ждет. Раскинув руки в стороны, он ждет лишь ее под палящим солнцем, смущенно улыбаясь, и серебристые брекеты блестят в ярких лучах. Она сжимает губы, стараясь не показывать своих чувств. Но ее плечи, туловище, ключицы, маленькая грудь, нос, глаза, волосы и лоб тянутся к его рукам. Все ее тело устремляется в эти объятия. И он смыкает руки, обнимает ее, прижимает к себе. Лопатки Бланш навсегда сохранили ощущение этих первых объятий. Оно словно разряд молнии, пробирающий до костей.

Сейчас, лежа в постели, Бланш внезапно понимает, что все началось именно на берегу океана, около тринадцати лет назад: еще задолго до самых страстных поцелуев и всего остального… Это непередаваемое ощущение безопасности в мужских объятиях.

Она поворачивается на бок. И ее взгляд натыкается на синий чемодан. Разумеется, он никуда не делся. Всякий раз, когда ее грудь наполняется подобным блаженством, всякий раз, когда ее тело мчится вперед, чересчур приближаясь к мужчине, она обязательно спотыкается об это препятствие и падает. Это продолжается уже почти шесть лет, и все потому, что после смерти Элен, ее матери Элен, Бланш нашла под ее кроватью маленький запертый чемодан, источающий тайну. Спрятанный, словно талисман, он был переполнен любовью, Бланш сразу это поняла. Ее руки судорожно ощупывали его, когда в лицо ей ударил запах затхлой любви.

И по сей день шероховатый пластик остался жестким, синий цвет не утратил яркости, металлические замки все еще защелкнуты… Почему же она до сих пор их не открыла? Почему не выяснила все раз и навсегда? Это как-то связано с ее желанием любить, с ее патетическим страхом быть любимой?

Схватить чемодан, пойти в мастерскую, открыть его у них на глазах. И, наконец, узнать, что внутри. В эту секунду Бланш уверена, что они ничему не удивятся. Синий чемодан? Эти восемь стариков осмотрят его содержимое с тем же вежливым любопытством, какого они удостоили трость Виктора, хрусталь Саша, залатанную книгу Од. Им все интересно, ничего их не шокирует. С высоты прожитых лет они перестали судить людей. Во всех мелких пустяках всегда найдется что-то важное: знакомая тень, пение ребенка, собачий запах, шаги соседа… Теперь они приносят в столовую свои вещи, всучают их друг другу, как прирожденные спекулянты. «Нет, я это не дарю, а даю на время, либо продаю, да, но дорого, я уже сказал сколько?» И почему бы не взять с собой чемодан, не принести его в мастерскую, как ни в чем не бывало. Как если бы ты, Бланш, прекрасно знала, что находится внутри. «О, взгляните-ка на это, сейчас я его открою и выложу все на стол…» Бланш подносит руку к шее, ей хочется раздавить комок, вставший у нее в горле. Это настоящее мучение, комок спускается ниже, в груди разливается горькая волна, она скрежещет, щиплет, раздирает все внутри, успокойся, так нельзя, ты задыхаешься, паника зажала тебя в тиски, твои пальцы окоченели, что-то набухает в груди, охватывая надплечья, руки, твой затылок цепенеет, сердце бешено колотится, ты облизываешь пересохшие губы, больше не можешь выносить солнечного света, говори, наконец! Чего ты так боишься?