Последний кольценосец - Кирилл Еськов

– Глупец! Я пришел сюда, чтобы выиграть эту войну и гондорскую корону, а не какой-то дурацкий поединок. Тулкас свидетель – я множество раз играл в орлянку со смертью, но всегда ради результата, а не ради процесса.

– Ты победил обманом, – повторил командарм, стараясь не закашляться – кровь из пробитых легких медленно заполняла его рот. – Рыцари Заката – и те больше не подадут тебе руки.

– Конечно, не подадут, – рассмеялся дунадан, – потому что будут стоять преклонив колено перед новым королем Гондора. Я победил тебя в честном бою, один на один – так, во всяком случае, будет записано во всех летописях. А вот от тебя не останется даже имени – об этом я тоже позабочусь. Или, знаешь, – он замер в полуобороте, ловя стремя, – можно сделать еще интереснее: пускай тебя убьет карлик; во-от такусенький заморыш… с мохнатыми лапками. Или баба… Да, пожалуй, именно так мы и сделаем.

С этими словами он взлетел в седло и, коротко махнув своим мертвецам, тронул коня вслед за ушедшей далеко вперед фалангой. Один только раз он недовольно оглянулся – догоняют? нет? Те, однако, все еще стояли, столпившись в кружок, и мечи их взлетали и опускались, как крестьянские цепы.

А сражение меж тем шло своим чередом. Мордорские части и вправду дрогнули и расступались теперь перед строем мертвецов без боя, однако в юго-восходной части поля не оказалось других частей Закатной коалиции, способных ворваться в проделанную Арагорном брешь. К тому же схватка у западины показала, что серых нельзя считать «неуязвимыми»: убить их крайне трудно, но все-таки можно. А временно оказавшаяся без командирского присмотра фаланга все шла и шла себе вперед – пока не забрела чистым случаем в зону досягаемости стационарных дальнобойных катапульт, предназначавшихся для обстрела Минас-Тиритской цитадели. Мордорские инженеры не растерялись и тут же открыли огонь зажигательными нафтовыми снарядами – только уже не трехведерными кувшинами, а сорокаведерными бочками. Поражаемая чудовищными огненными смерчами, не видя противника – тот бил с закрытой позиции, – фаланга тупо лезла вперед, с каждым шагом углубляясь в сектор эффективного поражения, так что, когда подскакавший на взмыленном коне Арагорн скомандовал немедленный отход, ей пришлось проделать весь этот убийственный путь по второму разу.

На сей раз потери были столь велики, что дунадан решил, пока не поздно, пробиваться к основным силам, на закат; это, впрочем, тоже оказалось не так-то просто. Орокуэнские конники теперь вились вокруг изрядно растрепанной фаланги точно пираньи, мастерски выдергивая арканами мертвецов из шеренг – особенно из задних, – отволакивали их в сторонку и там методично рубили на мелкие куски. Пытаясь отбить захваченных товарищей, серые вынуждены были ломать ряды, что еще ухудшало их и без того незавидное положение. И тут надо воздать должное Арагорну: он сумел восстановить сомкнутый строй и, огрызаясь короткими контратаками, провел-таки своих бойцов до гондорских боевых порядков, лично срубив по пути двух мордорских офицеров. Правда, последние полтораста ярдов им опять пришлось преодолевать под огнем полевых катапульт, так что в итоге к гондорцам пробились (едва не обратив в бегство их самих) лишь несколько десятков оживших мертвецов.

Итак, серая фаланга Арагорна практически погибла, однако дело свое сделала. Во-первых, она оттянула на себя значительные силы мордорцев и прежде всего катапульты, без которых взять внутренние укрепления Минас-Тирита так и не удалось. Важнее, однако, оказалось иное: после гибели командарма-Юг лишенная общего руководства Южная армия дала втянуть себя в схватку «лоб в лоб», на взаимное истребление – вариант, являющийся при численном перевесе противника заведомо проигрышным. Тем не менее мордорцы продолжали биться умело и отчаянно: мартовский день уже склонился к закату, а Коалиция так и не сумела реализовать свое почти двукратное преимущество. Основные события разыгрывались на северном направлении, где троллийские латники и умбарские лучники, несмотря на большие потери, так и не дали рохирримам взломать свои оборонительные порядки.

…Йомер медленно ехал вдоль строя роханской и дол-амротской конницы, только что откатившейся назад после очередной – вот уже четвертой за этот день – безрезультатной атаки. Впрочем, назвать «строем» это угрюмое скопище частью раненых и поголовно – измученных до последнего предела людей и лошадей было весьма затруднительно. Он как раз пытался выправить забрало своего шлема, вмятое ударом харадримской булавы, когда ему доложили, что в последней схватке в числе прочих пал и Теоден. После победоносного Изенгардского похода старик вбил себе в голову, будто Йомер непременно воспользуется грядущей славой победителя Мордора и лишит его короны, а потому следует держать племянника под неусыпным присмотром. По этой причине он лично возглавил роханский поход на юго-восход, а перед самым сражением и вовсе отстранил популярного военачальника от руководства войсками. Король твердо решил победить в этой битве лично, «без сопливых», и, не слушая ничьих советов по поводу тактики, угробил в бессмысленных лобовых атаках цвет роханского войска, а теперь вот погиб и сам.

Принявший командование Йомер озирал угрюмые ряды рохирримов, коченеющих под пронзительным мартовским ветром: он чувствовал себя врачом, которому милостиво дозволили приняться за лечение, когда больной уже впал в кому. Самое обидное – мордорская армия пребывает в точно таком же, если не в худшем состоянии; опыт и безошибочное чутье полководца подсказывали ему, что сейчас один-единственный стремительный натиск решил бы исход сражения. Он ясно видел слабые места в оборонительных порядках противника, отлично представлял себе, куда следует нанести удар и как затем развивать успех – но знал при этом и другое: он сейчас не посмеет дать своим людям команду «Вперед!». Ибо есть железный закон: приказ можно отдавать лишь в том случае, когда ты уверен, что его станут исполнять, иначе – конец всему, на чем стоит армия. А этих – он ощутил с полной отчетливостью – сегодня в атаку больше не поднимешь; бесполезняк.

И тогда он остановил коня, велел всем спешиться – чтобы его видело побольше народу – и завел такую вот, странноватую для воина, речь:

– Все мы смертны, парни: чуть раньше, чуть позже – какая, хрен, разница? По мне, так интереснее – чего с нами приключится потом. Вы небось решили – командир ваш совсем схренел, нашел время, чтоб порассуждать о загробной жизни; а вот по мне – так самое время и есть. Когда ж еще-то? Мы ведь с вами ребята простые – живем в лесу, молимся колесу; пронесло – и думать забыл до следующего раза… А мнения тут, парни, бытуют шибко разные, но насчет одного вроде бы согласны все: там каждому воздается по его вере. Одним словом, ежели кто думает, что вот сгнил его труп – и ничего в Мире не осталось, окромя пригоршни праха, то именно так с ним и будет. В иных верах и еще того краше: будешь, к примеру, до посинения слоняться в виде тени по подземному царству – чем такая жизнь, лучше уж и вправду сгнить нахрен вместе со своей телесной оболочкой. Кое-кто собирается до скончания веков возлежать на зеленой травке в чудесном саду, пить божественный нектар и играть на лютне; неплохо, только, на мой вкус, скучновато. Но есть, парни, в Восходных странах замечательная вера – мне тут на днях поведал о ней один бродячий проповедник; то есть она вообще очень неплоха – без дураков! – но уж тамошний рай – это в аккурат по мне.