Выбор оружия - Александр Проханов

Побуждаемый невнятной печалью, не желая завершать этим тревожащим чувством свой первый африканский день, он взял полотенце и покинул номер. Пошел не к лагуне с золотым отражением города, а к дикому океанскому берегу, где, черный, душистый, сочно чмокал о камни прибой.

Протиснулся между мокрых, пахнущих водорослями глыб. Разделся, уклоняясь от летучих, слабо мерцающих брызг. Стоял голый на краю океана, чувствуя свою малую жизнь у кромки черной, живой бесконечности. Вошел в воду, прохладную, тугую, надавившую на него плотной волной. Получил шлепок в живот, в пах. Пугаясь, набирая полную грудь воздуха, кинулся во тьму, в клокочущую бурунами гущу, вонзая в нее длинное горячее тело. Летел под водой, слыша донные шорохи, пробираясь сквозь неподатливую упругую толщу. Буравил ее заостренными руками, проталкивал головой, протискивал плечи, словно сбрасывал с себя земное обличье, терял свое имя и образ. Пробился сквозь водяную стену. Легкий, гладкий, с плавниками вместо рук, с заостренной рыбьей головой, вырвался на поверхность, как тунец, оглядел ночь восхищенными круглыми глазами. Белый отель, как корабль, дрожал золотым отражением. Одинокая, с пучками фар, летела машина. Волнуемый океан уходил в бесконечность.

Он плыл, выхватывая руки из волн, погружая голову в воду, успевая жадно глотнуть воздух вместе с солью и ароматными брызгами. Он был свободен, ускользнул от знакомых, нуждавшихся в нем людей. Ускользнул от напастей и горьких переживаний. Невидимый миру, посреди океана, безмолвно общался с миром сквозь бескрайнюю, омывавшую мир воду. Стопами, ладонями касался одновременно всех континентов. Знал о всех кораблях, о всех летящих в небесах самолетах. О всех рыбах, ракушках и водорослях. О плывущих в океане китах. Знал о старинных затонувших фрегатах, об ушедших под воду храмах. О прелестных женщинах, погружающих в море свое млечное теплое тело. Об отраженной звезде. О зеленой, плывущей в течениях ветке. Вода была божеством, из которого все возникло и которое было во всем. Божество было в стакане воды, куда мама в детстве поставила сорванную в поле ромашку. В бабушкиной слезе, когда, умирая, она обнимала его на прощанье. Оно было в синих снегах афганских хребтов, у подножия которых он вел смертный бой. В хрустальной рюмке с вином, которое он пил с любимой женщиной.

Океан был божеством, содержавшим в себе всю полноту бытия. Прошлое и будущее. Существующее и готовое народиться. Если уйти в глубину, выпустить из груди последний бурлящий выдох, раствориться среди водяных молекул, то сам станешь богом, обретешь бессмертие, обнимешь собою весь мир.

Это желание было столь сильным, что он стал погружаться, чувствуя колыхание океана, который засасывал его в глубину, растворял в своем мягком рассоле. Он терял свою плоть. У него уже не было ног. Рассосались и исчезли руки. Растаяла голова. Оставалась грудь с огромным, расцветавшим, словно подводный цветок, сердцем. Он был готов к последнему выдоху. Был готов испустить дух и стать божеством. Что-то сильно его толкнуло, словно налетел глазированный скользкий дельфин. Ударил мощным телом, подбросил вверх крепким клювом, метнул к поверхности. Белосельцев вылетел среди плеска и волн. Жадно дышал, крутил головой, желая понять, что это было. Кто явился из подводного царства, запретил ему умирать.

Устало плыл к берегу, где, белый, с золотыми окнами, отражался на водах отель.

Его пробуждение было чутким и радостным. Потолок над кроватью был голубой, с солнечной бахромой, в которой, как в рыболовной сети, дрожало и двигалось бесконечное множество блесков. Это был океан, близкое движение волн, каждая из которых плескала из глазированной чашки прозрачный шлепок света. Белосельцев встал, желая увидеть океан. Выпуклый, с расплавленной дорогой, над которой висело туманное белое солнце, океан повторял кривизну Земли, в метинах лучей, в выбоинах ветра, в разводах течений, весь рябой от непрерывных столкновений с воздухом, светом. Среди огромного, непостижимого для глаз дрожания, четкий, резкий, шел корабль. Его контуры, мачта, рубка, рукотворная геометрия были полной противоположностью божественной безымянной стихии. В возникшем среди вод корабле таилась загадка того, как временное сочетается с вечным, божественное с человеческим и его, Белосельцева, жизнь – с таинственной пучиной мироздания.

Созерцание продолжалось секунду. Большой десантный корабль выходил на рейд Луанды. Батальон советской морской пехоты, плавающие бэтээры и танки демонстрировали поддержку президенту душ Сантушу в день национального праздника. Остроконечный, с приподнятым носом корабль, приплюснутая рубка и черточки зенитных ракет были для Белосельцева геральдикой второго дня его африканской поездки.

Он спустился в холл, поджидая секретаря посольства. Смотрел, как подъезжают машины, увозят гостей в город, где уже начиналось празднество. Поймал себя на том, что ищет среди женщин Марию, ее длинное, волнуемое походкой тело, красивую, выточенную из черного дерева голову. Он хотел пройти на открытую веранду, полюбоваться бирюзовой лагуной, но у входа стоял автоматчик. Веранда была оцеплена, шла подготовка к вечернему банкету.

– Доброе утро, – сказал секретарь, окликая его с улыбкой. – Как спалось? Снились африканские сны?

– Представляете, ни одного слона, ни одной ритуальной маски. Африка без снов.

– Ночью в Луанде была стрельба в районе порта. Сорвана попытка боевых пловцов взорвать танкер с нефтью. Кубинцы передали, что вчера в воздушном бою над Лубанго они сбили одну «Импалу». В городе в целом спокойно.

– Вчера говорили о возможном покушении на Сэма Нуйому. Он участвует в празднике?

– Сэм Нуйома в городе. Предприняты все меры безопасности.

Они ехали по городу среди розового камня и стекла, на которых пузырились от ветра матерчатые транспаранты и лозунги. Было много портретов президента душ Сантуша. Черные, во весь фасад, солдаты в камуфляже воздевали автоматы Калашникова. Надписи «Борьба продолжается!» и «Мы победим!» пересекали небо над проезжей частью. Изделия пропаганды были аляповаты, наивны, напоминали развешанные на веревках простыни и рубахи, едва прикрывали монументальные дорогие фасады построенных португальцами зданий. «Белье революции», – думал Белосельцев, проезжая под белым, плещущим на ветру транспарантом, прославляющим армию, замечая заколоченные витрины бывших магазинов и ресторанов, обшарпанные, утратившие свое назначение конторы и офисы.

Они оставили машину на пустыре, среди других, неловко расставленных автомобилей. Сквозь цепи солдат, многократно предъявляя пропуск, прошли на трибуны под тентами. Мерцала пустая горячая площадь, готовая принять демонстрацию. За пятнистыми цепями солдат шевелилось, шумело и булькало черное варево толпы. Воздух над домами был туманный, в душных испарениях, и на крышах, среди антенн и рекламных конструкций, пропадали и возникали на солнце автоматчики.

– Виктор, здравствуйте! – его окликнула Мария, радостно, как старого знакомого. Она сидела на деревянной скамье, в нежно-зеленом платье, темно-коричневая, яркая, с малиновыми губами, большими, радостно сверкавшими белками, похожая на сочный тропический плод. С ней рядом был Чико, вчерашний спутник, в той же красной рубахе, под которой мощно выступали грудные мышцы, чугунно-черные бицепсы, литая округлая шея. Увидев Белосельцева, он нахмурился, его бицепсы набрякли волнистыми венами, словно в них накачали кровь. Но эта мгновенная агрессивность сменилась дружелюбной улыбкой. Он протянул Белосельцеву темную сильную руку: