Шестой прокуратор Иудеи - Владимир Паутов

– Не смейся, игемон, не смейся! Самозванец тот не только грозил разрушить Храм и священный город, он обещал на обломках и развалинах этих построить своё царство и быть царём в нём. Разве те слова не угроза Риму? Не угроза императору? Вслед за этим оборванцем пойдут тысячи таких же, как он, нищих попрошаек и голодранцев, вот они как раз порушат веру и уничтожат государство. Разве ты, римский прокуратор, не должен защищать интересы империи и безопасность её границ? Разве не твоя прямая обязанность защищать верных слуг империи? Разве ты не присягал на верность императору? Это… – старик даже не смог закончить до конца свою речь, ибо, распыляясь от собственного крика всё больше и больше, он вдруг закашлялся и замолчал, тяжело ловя ртом воздух, которого, казалось, ему не хватало. Ханан схватился руками за ворот рубашки, разорвал её и только после этого смог свободно вздохнуть полной грудью. Неожиданный приступ удушья отпустил старика, и после этого он даже как-то немного успокоился.

– Ты здорово всё повернул, старик! – ответил я, дав отдышаться бывшему первосвященнику. Настроение моё было окончательно испорчено. Я почувствовал, как внутри меня начинает зарождаться и клокотать ураган злости и ярости к этим лукавым иудеям. Ещё секунда и мой неукротимый гнев был готов вырваться наружу, но я сдержал его.

– Ты здорово всё повернул, старик! – вновь повторил я свою только что сказанную фразу, – значит, по-твоему, вроде как я прозевал врагов Рима, а ты, бывший жрец, бдел и радел о безопасности. Только меня не проведешь этими вашими хитростями и уловками! Вы мастера передёргивать слова. Но только помни, что сей оборванец, который вас так сильно страшит, сам иудей, и царём собирается стать вашим, иудейским, но не римским кесарем и даже не консулом. Не моё это дело, но ваше!

Я давно устал от разговоров и попыток изворотливых книжников перехитрить и в который раз уже втянуть меня в решение своих внутренних проблем, поэтому-то, развернувшись к ним спиной, быстро двинулся к лестнице, ведущей во дворец, давая понять, что аудиенция закончилась. Но покинуть сад я так и не смог. Меня остановили слова, которые громко прокричал вслед первосвященник Каиафа, хранившего полное молчание в течение всего того времени, когда его спутник своими доводами и хитростями старался запугать меня, римского прокуратора. Услышав необычное признание из уст самого главного иерусалимского жреца, я невольно замер на месте.

– Кесарь – наш император и никто другой нам не нужен! – отчётливо выкрикнул главный священник иудеев.

– Ты ли это говоришь, Каиафа? – моё удивление действительно было искренним. Зная отношение первосвященника ко мне и вообще ко всем римлянам, я понимал, с какими противоречиями сейчас боролся жрец, выдавливая из себя слова о любви к Риму.

– Как понять слова твои? Присягаешь ли ты на верность императору? Я правильно разобрал смысл сказанного тобой?

– Не передёргивай, прокуратор! Я сказал то, что сказал, и ни слова больше! А если будешь медлить и мер никаких не предпримешь, мы от имени Высшего совета направим жалобу в римский Сенат!

Такой наглости я стерпеть уже не смог. Ярость, было ушедшая, вновь рванула из меня громким и хриплым криком, скорее похожим на звериный рык, нежели на человеческий голос. Мой внезапный гнев не на шутку перепугал прибывших нежданных «гостей».

– Жаловаться на меня захотели, книжные черви? На меня, римского наместника?! Слишком смелыми стали, иудеи? Давно видно по вашим спинам не гуляли кнуты моих легионеров! Что ж, попробуйте!!! Только потом не пожалейте! Предупреждение ваше воспринимаю как угрозу себе, а значит и Риму, ибо являюсь здесь имперским наместником, а посему любое ваше действие буду жестоко пресекать. Оба свободны! Я вас не задерживаю! … Пока не задерживаю! – многозначительно и весьма угрожающе прозвучала моя прощальная фраза.

Оба священника стояли молча, бледнея от страха и дрожа от ненависти, ибо сделать ничего не могли. Они находились в моей полной власти. Я же был просто взбешён. Моё негодование вызвала наглая выходка жрецов, поставивших себя наравне со мной, римским прокуратором, и позволивших себе угрожать мне. Не попрощавшись с ними, я круто повернулся и ушёл из сада.

«Жаловаться вздумали? Напугать решили? Пусть только попробуют! Не осмелятся, ибо знают, что я никогда не забуду сего их поступка, да и лишний раз ссориться со мной не захотят. К тому же им предоставлена полная свобода действий в решении этого вопроса», – думал я, покидая своих «высоких гостей». О том, что первосвященник уже пытался жаловаться, мне было давно известно. Полгода назад мои воины перехватили гонца с письмом от Каиафы, в котором тот доносил легату Сирии на чинимый мною произвол. Первосвященник даже подумать не мог, что я имею тайных соглядатаев в его окружении и даже среди домашней челяди. К тому же Каиафа не предполагал, что мне было хорошо известно, кто из моих слуг, нанятых из местных жителей, тайно доносит главному жрецу обо всём, что происходит в резиденции. Мне стоило только пошевелить пальцем, чтобы этих людей не стало вообще, но я не трогал их, справедливо полагая: «Пусть всегда будут на моих глазах и доносят своему хозяину то, что я посчитаю нужным».

Первосвященник Каиафа, так и не добившись от меня никакой помощи, вечером того же дня отправился со своим тестем Хананом домой, в Иерусалим. Я был доволен результатом своей встречи с ними. Мне удалось поставить этих двух высокомерных иудеев на место. Кстати, они не сделали для меня открытия, когда говорили о нищем самозванце, устроившим скандал среди торговцев в Храме. Ещё задолго до встречи с первосвященником я стал получать подробные доносы о деятельности некоего проповедника из Капернаума. Хотя эта область и не находилась под моим управлением, но мне по должности следовало знать, что происходит на соседних территориях, потому-то и заслан был в ближайшее окружение нищего проповедующего бродяги мой человек, который внимательно следил за ним. Тайный соглядатай работал хорошо и держал меня в курсе всех дел капернаумского проповедника, помогая отслеживать каждый его шаг, знать даже мысли и ближайшие планы.

* * *

В кабинете было довольно сумрачно и прохладно. Тяжёлые шторы закрывали огромные, от пола и до потолка окна, выходящие на море, и только еле доносившийся шум прибоя приятно нарушал царившую в комнате тишину. Я только успел войти, как немного хрипловатый голос, раздавшийся из дальнего угла моих личных покоев, заставил меня чуть вздрогнуть.

– Ты совершил опрометчивый поступок, прокуратор Иудеи Понтий, по прозвищу Пилат! – грубо заявил некто, чьё лицо было сокрыто под чёрным капюшоном. Посторонний человек не смог бы незамеченным войти в кабинет прокуратора, минуя стражу, стоявшую внизу около лестницы. Тем не менее, кто-то тайно проник в мои апартаменты, и намерения этого неизвестного я не знал, так что было от чего впасть в панику. Но я был воином и потому научился сдерживать свой страх.

«Если он сразу на меня не набросился, то, стало быть, пришёл не как тайный убийца, хотя и мог накинуть на мою шею удавку или вонзить в спину нож! Тогда в качестве кого он здесь?» – размышлял я про себя, медленно раздвигая шторы на окнах, дабы в комнате стало светло, и можно было бы рассмотреть незнакомца, сидевшего в тени. Именно поэтому мне не удалось заметить его сразу после того, как я вошёл в свой кабинет.