Живи и давай жить другим - Хендрик Грун

Я был единственным, кто произнес прощальное слово. Пит и Афра попросили меня выступить и от их имени. Это казалось мне невозможным, но спорить было бесполезно.

Я говорил искренне. От всего сердца. И это было совсем нетрудно.

А теперь ты остался один против этих двоих, вдруг подумал я. Немного мелодраматично, признаюсь. Но мне предстоит жить дальше, без тихой силы и несокрушимого доброго юмора моей тещи.

Я часто спрашивал себя: Пит и впрямь так отвратителен или дело во мне, в моей нетерпимости? Почему в последние годы я испытываю к нему все большую неприязнь?

Но во время болезни Герды последние сомнения исчезли.

Однажды я услышал его разговор с Афрой.

– И кто теперь будет пылесосить и мыть посуду, она-то уже не сможет, а сестра уехала? – спрашивал он.

– Думаю, в данный момент мама немного важнее, чем ты с твоим вечным эгоизмом.

– Я не могу. У меня ревматизм.

– Не такой уж и ревматизм, раз ты то и дело бегаешь в магазин за выпивкой.

– От тебя ведь ничего не дождешься.

– А ты хоть раз что-нибудь сделал для мамы?

– Твоя мама никогда ничего от меня не хотела.

– И ты, конечно, понятия не имеешь почему? Не помнишь, как кряхтел и охал, когда она просила бросить в корзину для белья твои же собственные грязные трусы?

– Уж такой я уродился, поздно меня воспитывать. Не учи ученого.

– Господи, какой же ты… чурбан.

«Чурбан» в устах Афры прозвучал весьма непривычно.

Что-то все же уцелело от прежней прелестной, бойкой Афры, но оно глубоко спрятано под злостью и горем ее бездетности.

Мое безразличие, конечно, не помогло ей, а моя сакраментальная фраза «Ах, оставим эту тему!» многое разрушила.

В самом деле, в последнее время я иногда занимаюсь самоанализом.

Я не испытываю к ней неприязни. Она раздражает меня, а я ее, и мы оба всячески стараемся не выходить за рамки приличия. И предпочитаем держаться подальше друг от друга.

То, что мы по-разному смотрим на многие вещи, тоже не спасает положения. Ей нравится йога, мне – гольф. Она включает программу «Вся Голландия печет», а я – «Студио Спорт». Она любит балет, я – поп-концерты. Ей по душе Дренте, мне – Италия. Она умеет загружать в телефон всякие полезные приложения, я – компьютерный дебил. Она может, например, пользуясь пультом дистанционного управления, подогревать сиденье унитаза. Я могу помочиться в него с большого расстояния.

– Садись, Артур. – Господин Хертог всячески старался изобразить благодушие и непринужденность.

– Все-таки прекрасный у вас стол, – сказал я, чтобы немного облегчить ему задачу.

– Да, настоящий орех. Хочешь кофе?

– Нет, спасибо. Я только что пил. – Я не прибавил, что после второй чашки кофе из его автомата меня бы стошнило.

– Полагаю, ты знаешь, почему я пригласил тебя для беседы.

– Догадываюсь.

– Речь пойдет об условиях увольнения.

По словам Хертога, он долго размышлял, чтó считать справедливым выходным пособием. И склоняется к мысли выплатить мне десять месячных окладов.

Я заранее проконсультировался с Йостом. Йост считает, что мне положены два годовых оклада. Он убедил меня, что нужно с ходу требовать три годовых оклада, словно это самое обычное дело на свете.

Я сделал вид, что шокирован:

– Неужели? А мой адвокат думает совсем иначе.

Хертог явно испугался.

– У вас есть адвокат?

От волнения он вдруг обратился ко мне на «вы», что было добрым знаком.

– Да, он советует требовать три годовых оклада. По месячному окладу за каждый отработанный год и небольшой бонус за доказанную добавленную стоимость для вашей фирмы. – Я выучил этот текст наизусть. И сказал ему «ваша фирма», но опустил обращение «господин Хертог». Для равновесия.

Директор выпучил глаза. Он не ожидал такой наглости от своего весьма инертного служащего.

– Ого!

– Плюс договоренность о выплате пенсионной премии. – Еще одна крутая фишка, которую подсказал мне Йост.

– Ого. – Хертог чуть не поперхнулся. Ведь он считал себя достаточно изворотливым и опытным, чтобы справиться со мной без помощи дорогого адвоката. – Так-так.

Я держал долгую паузу. Йост строго меня проинструктировал. Ничего не говорить. Ничего не обсуждать. Не отступать от своего первого требования. Ждать, пока он не предложит хотя бы два годовых оклада. Это больше, чем сейчас можно добиться по суду.

– Возможно, – нарушил молчание Хертог, – десять месячных окладов в данном случае, в самом деле, маловато, но трехгодичный…

– Плюс пенсионная премия.

– Н-да… Думаю, что, посоветовавшись с аудитором, смог бы выплатить восемнадцать месячных окладов.

Итак, восемь окладов заработаны довольно быстро, но нужно добиться большего. Прежде всего потому, что я знал: его аудитору семьдесят восемь лет, и он отстал от жизни. Зато обходится недорого.

– Нет, мой адвокат утверждает, что тридцать месячных окладов – это минимум, которого он добьется в суде. Плюс, конечно, оплата его услуг. Он посоветовал мне в таком случае не слишком настаивать на пенсионной премии. – Эту фразу Йост заставил меня выучить наизусть.

Хертог полностью сдал позиции. Он что-то шептал про себя и несколько раз вздохнул, лихорадочно подсчитывая убытки.

– А что вы скажете… об окладе за два года и четыре месяца? При условии, что не будете претендовать на пенсионную премию.

Я сделал вид, будто колеблюсь, и не спешил с ответом. Хертог быстро добавил, что я должен также отказаться от судебного иска.

Я еще немного помолчал и наконец, как бы нехотя, произнес, что в интересах фирмы скрепя сердце соглашаюсь на его предложение. И дабы сэкономить его затраты, попрошу своего адвоката подготовить соответствующее соглашение. Тогда его адвокату останется только проконтролировать исполнение.

Да, получилось классно. Хертог даже облегченно перевел дух. Я знал, что он спокойно заплатит эти деньги.

Невероятно. За десять минут я стал богаче на 116 тысяч евро. Брутто, конечно. Вечером мы с Йостом обмоем успех, осушив добрую бутылку шампанского.

Час спустя Хертог сообщил, что у меня осталось одиннадцать неиспользованных отпускных дней. Это означало, что я должен пахать на Хертога тринадцать недель. Еще пятьдесят два раза придется съездить из Пюрмеренда в Брёкелен и обратно. А дома меня ждет черная дыра, которую пока нечем заполнить.

«Может, не стоит принимать все так близко к сердцу, Афье, – говорила мне иногда мама. – Относись к жизни легкомысленней, чуть менее серьезно».