Убийство по лицензии - Светлана Успенская

«О Господи, зачем я на ней женился!» — мысленно вздымал руки к небу Парнов, но при всем при этом он точно знал, что именно такая жена ему и нужна. Зачем? Для веса в деловом мире. Чтобы похвастаться перед друзьями. Чтобы поймать на ней завистливый взгляд другого мужчины, удовлетворенно хмыкнуть про себя — мое! Недаром говорят, что мужчина стоит столько, на сколько выглядит его женщина. Судя по жене, Парнов стоил очень и очень дорого. И именно это ему в ней нравилось.

«И спасибо тебе, Господи, — думал Парнов, — что ты снабдил ее полной оснасткой снаружи и немного недооборудовал внутри — так даже лучше». Его жена хотя бы не стерва, как у других, и не лезет в его дела. А умницы — они хороши только на работе, в домашней обстановке они напрягают хуже любого начальника.

Теперь он почти никогда не смотрел на себя в зеркало. Кому охота созерцать рыхлую фигуру человека с круглым, свисающим над брюками животом, нездоровым цветом бледного лица, морщинистым лбом и залысинами, которые, подобно морским заливам, вдавались в поросль изрядно поредевшей шевелюры. И невеселые мысли приходили ему в голову. Он думал, что еще пяток-другой лет и та же самая Кристина, которая и сегодня об него разве что ноги не вытирает, захочет найти себе кого-нибудь помоложе. А если его бизнес накроется, то это случится намного скорее — не будет же она варить супы и мыть пол со своими трехсантиметровыми, как у вампира, ногтями. И значит… Это значит, что впереди у него — мрак и тоска. Были бы дети, ради кого имело смысл цепляться за эту жизнь…

И глядя на себя сегодняшнего, постаревшего и обрюзгшего, он вспоминал свои молодые годы. Тогда девушки не давали ему проходу, на шею вешались. И какие девушки! Не одну из них Парнов довел до истерики словами: «Прости, дорогая, нам надо расстаться». Не одна рыдала в подушку, вспоминая их горячие ночки. Не одна умоляла вернуться… И всегда ему удавалось выйти сухим из воды. Только один-единственный раз он дал осечку. До сих пор вспоминает об этом с содроганием… Она забеременела. Он сказал, что никаких детей не желает. «И вообще, я не уверен, что это ребенок мой», — бросил он и с тех пор ее не видел. Говорили, что она чуть не кинулась под поезд, но все, слава Богу, обошло его стороной. Как ее звали? Лена, Лиля, Лариса или Лиза, что ли? Такая высокая девушка, умная, довольно привлекательная.

Сейчас, наверное, замужем, имеет кучу детей и о нем вспоминает как об ошибке молодости. Вот если бы она тогда родила, его сыну было бы сейчас лет двадцать с лишним — здоровый мужик. Ну, от армии он бы его откупил, это точно. Пристроил бы в какой-нибудь престижный вуз — Академию управления или там в МГУ на юрфак, их фирме как раз нужен свой юрист. И девочка хорошая у него есть на примете, неплохой была бы ему женой — дочка одного знакомого финансового магната. У нее, конечно, ветер в голове, но это по молодости, обычно это проходит после рождения первого ребенка. А потом бы другие дети пошли, внуки…

«Тьфу, размечтался», — обрывал свои мысли Парнов, машинально чистил зубы и шел в спальню под бок к своей жене, чья кожа, щедро намазанная кремом, в ночном полусвете супружеской спальни отражала свет уличных фонарей.

Да, каким он тогда был молодцом, черт подери!

«А насчет сына надо бы узнать, — думал он, уже засыпая. — Выяснить надо бы насчет сына… Чем черт не шутит…»

И в ту же секунду проваливался в темную бездну сна, без видений и кошмаров.

«В этот вечер мне опять хотелось удавиться…»

Тонкие узловатые пальцы с желтой кожей на кончиках фаланг перебирали тетрадные листки. Красный карандаш то и дело зависал над страницами, исписанными мелкими, уложенными вправо строчками. Взгляд темных сосредоточенных глаз под короткими, словно опаленными ресницами быстро скользил по тексту.

Красный карандаш подчеркнул последнюю фразу на последней странице и застыл в воздухе. «В этот вечер мне опять хотелось удавиться».

Так ли это? Что-то есть неверное в этой законченной круглой фразе, что-то фальшивое… И это после целого пассажа о ней — с одобрением ее слов, признанием ее правоты. Во всем тексте красной нитью — «она права, она сказала». А права ли она? То ли она сказала?

Это эпатаж. Фальшь чувствуется с самого начала: да, видела своего милого — и ничего, ну ничего в душе не шелохнулось. Эта девица врет сама себе. Кому же еще врать, как не самой себе? Никто ей не поверит, а сама себе — пожалуйста… А потом, как точка в конце длинного предложения, сообщение, рассчитанное на потенциального читателя, — «хотела удавиться». Эта точка как будто зачеркивает все два месяца почти ежедневной работы. Мол, как ни старайтесь вы с вашими душеспасительными беседами, все равно страдала, страдаю и буду страдать. Потому что мне это нравится — страдать. Потому что в страданиях виноват всегда кто-то, а не ты сама.

Пухлая тетрадка отброшена на стол. Из ящика стола появилась аудиокассета, и зазвучал тонкий, капризный, изломанный ненавистью голос:

«— …А я не хочу, не хочу, чтобы он думал, что может распоряжаться мной как ему вздумается! Почему он считает, что если он мой отец, то имеет право составить расписание всей моей жизни, а я должна его выполнять по минутам? А я не хочу выполнять, не хочу! И всегда буду делать все поперек! Вот ему назло выйду замуж за какого-нибудь мелкого уголовника из провинции и буду демонстративно ходить в тряпье, жить в хрущобе и питаться одними макаронами. Растолстею и буду жирной, отвратительной уродкой…

Дальше шли громкие всхлипывания.

И другой голос, глуховатый, с характерной хрипотцой. Спокойный, мягкий, участливый, но без подобострастия:

— Каким же образом ты станешь жирной, если уже неделю почти ничего не ешь?

— Что, вам уже донесли? — новые всхлипы.

— Конечно донесли, — спокойно звучит в ответ. — А ты что, думаешь, в двадцатом веке принято умирать от голода на улицах? Просто позвонили и попросили угостить тебя чем-нибудь легким.

— Кто звонил, кто? Отец, да? Отец?

— Нет, кажется, кто-то из охраны, — равнодушно отвечает надтреснутый голос. — Но конечно, по просьбе родителей.

Новые истерические всхлипы.

— А я не буду есть, не буду. Пусть они все видят, как я умираю! Пусть видят, как ребра проступают даже сквозь мое платье, пусть у меня выпадут волосы, пусть они чувствуют запах ацетона из моего рта!

— Ну, Лиза, прости за прямоту, но подобное зрелище не доставит никому удовольствия. К тому же запах сигарет, которые ты куришь, напрочь отбивает запах ацетона. Кстати, как ты можешь курить на пустой желудок? Поделись секретом, мне это никогда не удавалось. Тошнит.

Громкое шмыганье носом. Пауза.

— Просто я много пью жидкости. Чай, сок, кофе. Тогда есть не так хочется.

— Ах, значит, все-таки хочется? — в спокойном голосе слышалась улыбка.

В ответ шмыганье усилилось.

— А ты хитренькая, — продолжал тихий голос. — Сок, кстати, ужасно калорийный, семьдесят килокалорий на сто миллилитров. Конечно, выпив его, не растолстеешь, но и с голоду умрешь далеко не сразу. Так что лучше уж действительно кипяченая вода или минералка…