Новгородский толмач - Игорь Ефимов

Пока же заканчиваю это затянувшееся послание и остаюсь Вашего преосвященства покорнейшим слугой,

Стефан Златобрад.

Письмо к фрау Урсуле Копенбах,

отправленное из Пскова в сентябре 1469 года

Бесценная матушка и благодетельница!

Чем дольше я живу среди русских, тем больше поражаюсь изобретательности, с какой Враг рода человеческого склоняет наши души когда они оставлены без надлежащего руководства - к самым диковинным причудам и греховным увлечениям. За полгода жизни в доме Алольцевых, а потом еще за два месяца в их вотчине - деревне Савкино, что на реке Сороть, - я насмотрелся на нравы местного народа и нахожусь под таким сильным впечатлением, что просто должен поделиться с Вами и услышать Ваш мудрый комментарий. Ведь это Вы первая избавили меня от панического страха перед самовольством нашего тела, объяснив, что не мог Господь сотворить нашу оболочку из глины только для того, чтобы отдать ее на потеху Дьяволу.

Местные же попы, похоже, до сих пор не уразумели этой истины. Насколько я мог судить, все их проповеди и поучения наполнены проклятьями бренному сосуду нашей души. С другой стороны, главная слава местных святых и чудотворных икон проистекает из сотворенных ими исцелений. Спрашивается: что же почетного и славного может быть в исцелении, то есть в починке сосуда, который сам по себе есть источник всякого греха и соблазна? Похоже, никто из местных не видит тут противоречия, а я стараюсь помалкивать и держать свои сомнения при себе.

У православных церковников существуют длинные списки покаянных наказаний на все случаи, когда человек уступает требованиям плоти. Сколько дней поститься, сколько дней сидеть без воды, сколько отбить поклонов, сколько раз прочесть "Отче наш" - полный прейскурант воздаяний. При этом, во время исповеди священник не ждет, чтобы его духовное чадо само рассказало ему о своих прегрешениях. Нет, он по специальному, утвержденному церковью списку задает ему наводящие вопросы.

Недавно мне довелось слышать, как огорченный Алольцев советовался с другом их семьи, попом Денисом. Жена Алольцева, Людмила, вернувшись с исповеди у нового священника, присланного из Новгорода, спросила мужа, как может девка согрешить с девкой. Она никогда о таком не слыхала. А поп ее все расспрашивал, не взлазила ли она в бане на подругу или подруга на нее. И дальше все такие же вопросы: не дошла ли до греха с родственником мужа? С кумом или крестным сыном? А на пьяного мужа взлазила ли? В задний проход или сзади с мужем совокуплялась ли? Сама своею рукою в свое лоно пестом или свечой или стеклянным сосудом тыкала ли?

Алольцев хотел знать, правда ли, что священнику положено такие вопросы женкам задавать на исповеди. Ведь этак и самую невинную и честную можно распалить словами до того, что она захочет попробовать. Отец Денис в смущении сознался, что, действительно, такие вопросники существуют и священники должны ими пользоваться. Сам он старается все неприличие пропускать. В Пскове ему это сходит с рук, но в Новгороде его могли бы вызвать на суд архиепископа и строго взыскать "за упущение".

Довольно строгие церковные кары полагаются за всякие увеселения, за пляски, за глазение на скоморохов и фокусников и ярмарочных шутов и даже просто за смех. "Посмеявшемуся до слез - три дня сухого поста, двадцать пять поклонов в день". Но строже всего караются те, кто, заболев, идет не к попу, чтобы заказать за деньги молитву, а к знахарю или к чародею или к волхву.

- Ну, хорошо, - говорит мне Алольцев, - допустим, что молитва святого может излечить больного. А что людям делать, когда болеет скот? Какой священник посмеет тревожить Господа молитвой о выздоровлении лошади, коровы, свиньи?

Этот разговор происходил в деревне Савкино, когда мы с моим хозяином и его сыном были с утра заперты в доме. Потому что на тот день в деревне было назначено "опахивание". Считается, что это последнее средство, которое может остановить падеж скота. На деревенских коров летом напал такой мор, что в Савкине их осталась едва половина. Мужчины не имеют права участвовать в "опахивании", даже на улицу им запрещено выходить. Всем заправляют бабы и девки. Но дом Алольцевых стоит на краю деревни, так что я мог из чердачного окошка тайком наблюдать за происходящим.

Сначала появилась чинная процессия. Впереди шла девица с иконой в руках. (Алольцев сказал, что эта икона изображает Святого Власия.) За ней следовали женщины с вениками, пучками соломы и сена. Я разглядел среди них и Людмилу Алольцеву. Потом появилась старуха верхом на помеле, в одной рубахе, с распущенными волосами. Вокруг нее - бабы и девки с ухватами и кочергами, другие - с горшками и сковородами. Они вскоре начали скакать, вертеться, грохотать посудой.

И тогда появилась обнаженная женщина с хомутом на шее, запряженная в соху. (Алольцев сказал, что это должна быть непременно вдова.) Ее окружили тетки с зажженными лучинами. Воткнули соху в землю, и вдова потянула заповедную борозду вокруг деревни.

Процессия исчезла из виду. Но через какое-то время мы услышали грохот и крики на улице, стук в ворота дома.

- Ай! Ай! Секи, руби смерть коровью! - вопили женщины. - Ай! Ай! Пропади, черная немочь! Ай! Ай! Секи, руби!

Обезумевшая от страха дворовая собака выскочила за ворота - ее тут же забили ухватами до смерти. С воплями двинулись дальше. Бесчинствовали до самого вечера.

И что бы Вы думали? После "опахивания" мор стал слабеть. Только в двух домах подохли телята. Ну как тут темным людям избавиться от суеверий?

Вы помните, бесценная, как я в тринадцать лет, посреди Великого поста, съел кусок морковного пирога в еврейской лавке, а потом узнал, что там была подмешана курятина. И как я переживал свой грех, и как Вы, добрейшая, купили для меня недорогую индульгенцию во искупление. Какое это было облегчение! Местные вероотступники не верят в благодетельную силу купленных отпущений и поносят нас, католиков, и насмехаются. Но при этом их попы вовсю гребут деньги на заупокойные молитвы об усопших. У богатых людей принято заранее делать большие вклады в монастыри, чтобы там молились за них многие годы после их смерти. Чем это отличается от торговли индульгенциями, моему слабому разуму не понять.

Вообще монастыри здесь часто играют ту роль, которую у нас выполняют банковские дома. Многие из них превратились в богатейшие хозяйства, со всевозможными угодьями, пахотными полями, рыбными и пчелиными промыслами. Если простой человек попытается дать кому-то деньги в рост, ему назначат покаянный пост длиной в двенадцать месяцев. Но сами монастыри дают ссуды под проценты и князьям, и боярам, и крестьянам. Да и как крестьянин может начать хозяйствовать на новом месте без ссуды? А переманивать хороших крестьян к себе - чуть не главное занятие местных землевладельцев, потому что много земель пустует и рабочих рук не хватает.

Обряды крещения, похорон и бракосочетания тоже оседают в церковных сундуках мешками с гривнами и рублями. Обычно брачный союз замышляется и устраивается родителями молодых. Жених не должен видеть лица своей невесты вплоть до завершения церковного обряда. Конечно, такой обычай - отрада для всех дурнушек. Но обычай обычаем, а жизнь часто течет по-своему. Мои хозяева Алольцевы, посмеиваясь, рассказали мне, как они ухитрились нарушить добрую половину брачных правил.