Файф-о-клок - Иржи Грошек

Конечно, я не собирался тягаться с Поджо в мистификациях, но псевдоним себе взял. Хороший, чешский. Поскольку он замечательно вписывался в общую концепцию: «Люди! Не верьте писателю! Все равно он вас обманет!». О чем, собственно, и говорилось в первом романе – «Фриштык в потемках»… «Чех?! – переспросил директор издательства, разглядывая меня исподлобья. – А по какой причине такие упаднические настроения? Может быть – итальянец?!» Но мы с Редактором категорически отвергли это предложение. Тем более что корректор, дама почтенного возраста, когда прогулялась по моему опусу с красным карандашом, в сердцах приписала: «Пунктуация как у всех сбрендивших авторов стран бывшего Варшавского договора!!!» Ну вылитая «Corriera della Sera», а не дама-корректор!

Поэтому, имея на руках рукопись «видного чешского гуманиста», мы принялись сочинять ему родословную, нисколько не думая о последствиях, однако – от души развлекаясь… «В последующие годы N. N. сочетает учебу на высших сценарных курсах с успешным ведением рекламного бизнеса…» Я был готов присобачить этому N. N. любые выдающиеся заслуги, поскольку, на мой непросвещенный взгляд, как только читатель откроет роман – ему станет ясно, что автор исторической ахинеи все равно русский, что бы ни значилось на обложке… «N. N. участвует в ряде международных культурных проектов; в частности, его компания выступала спонсором европейского и российского турне мужского балета „Трокадеро де Монте-Карло“…» Потому что русский читатель – самый читающий читатель в мире. Он моментально распознает мистификацию и весело посмеется вместе с нами… «Как правильно пишется – ТРАкодеро или ТРОкадеро?!» Мы преднамеренно не убирали из романа такие откровенно русские выражения, как «не всякая птица долетит до середины могучего потока…» Или – «смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…» Потому что Гоголя и Лермонтова изучают в каждой школе… А вот этот пассаж: «Достаточно какому-нибудь придурку выскочить на людное место в подходящий момент и прокартавить пару слов из Карла Маркса, как толпе уже кажется, что этот картавый черт – их национальный лидер…» – это про Яна Жижку, что ли?

«Широкую литературную известность N. N. приобрел в 1998 году, его книга стала бестселлером, переведена на двенадцать европейских языков…»

Английский, немецкий, французский, еврейский, новозеландский… «А сколько в Европе вообще языков?» – «Ну, давай напишем – переведена на восемь!» Иначе книга не становилась в серию, что для оптовых покупателей – неблагонадежно. «Вроде чего этот роман?» – «Вроде – хрен его знает!» Ибо отдельностоящий автор вызывает подозрения. «При чем здесь мужской балет?» – удивился директор, когда прочитал нашу «автобиографию». Мужской балет?.. А чем же мы еще занимались?!!

«Там! Тра-та, та-та! Там-там! Тра-та, та-та! Там-там! Тра-та-та-та-та!» Мы с Редактором составляли литературный кроссворд. Взяли и присобачили замечание дамы-корректора на обложку… «Пунктуация как у всех сбрендивших авторов…» – сказал «Der Spiegel». Никто ведь не рассчитывал на переиздание, а семь тысяч экземпляров для нашей огромной страны – сущая ерунда. «Россия! Слышишь этот звук?! Пук…» То есть никто не думал о более громких перспективах, чем подпустить шипунка в литературное сообщество. «Перевод с чешского – А. Владимировой».

Но возникает вопрос: почему директор известного и уважаемого издательства смотрел сквозь пальцы на наши телодвижения?! Не знаю, не знаю… От постоянного общения с художественной литературой кто хочешь сбрендит. «Вам хочется серий?! Их есть у меня!» Зато мы с Редактором резвились аки дети. «Автором разыграна историческая шизофрения!» – сообщала «Corriera della Sera».

А месяца через три после выхода романа русский сектор Интернета наводнили всевозможные статьи, посвященные этому «явлению мировой литературы». Кое-кто обиделся на «Der Spiegel», который нелестно отозвался о бывшем социалистическом содружестве. «Сбрендивший, да не типично!» – возражали они… Поборники нравственности находили мой роман слишком откровенным – «Историография с порнографией!» Однако никто не сомневался, что автор – «чешский», а перевод – «хороший»… А. Владимировой… Я в недоумении чесал репу и наблюдал за развитием событий. С утра пораньше заходил в Интернет – «Ну, чё тут можно про нашего дурачка почитать?» – и обнаруживал каждый раз «чё»-нибудь новенькое и неожиданное…

«Чешский мальчик, оказывается, тоже спал с собственной матерью, а современная Валерия похотлива даже больше, чем римская Валерия Мессалина!» Я снова чесал репу, тщательно перепроверяя – о каком романе ведется речь?! Откуда берутся такие выводы и междометия?! «Ах! Ба! Фи! Ого! Эх! Нах!» И название книги, и пунктуация, и псевдоним – были на месте, но смысл романа искажался в рецензиях до неузнаваемости. Ибо, по моему глубокому убеждению, никакой порнографии в тексте не было, не говоря уже об эротике.

Нечто подобное случилось со мною при поступлении в Литературный институт имени Алексея Максимовитча Горького. Собственно говоря – или Максима Горького, или Алексея Максимовича Пешкова, но дело сейчас не в этом… На собеседовании мне задали вопрос:

– Как вы относитесь к великому русскому сатирику Салтыкову-Щедрину?

– Никак! – отвечал я.

– Да как же так?! – не унимался источник вопроса – дама, а по замашкам бывший секретарь партийной организации. – Вы же пишете сатиру?!

Я с искренним удивлением уставился на даму и заявил, что сатирическими опытами не занимаюсь.

– А что же это у вас?!! – взревела дама, бывший секретарь, потрясая моими рукописями.

– Юмор! – смиренно отвечал я.

– Вот это?! Юмор?! – переспросила она, посмотрела в окно и больше вопросов не задавала…

Потому что на дворе шатался девяносто первый год, в августе своем… Мимо, по Цветочному бульвару, проезжали танки, а им что юмор, что сатира – одна малина… Экипаж три-четыре человека, скорость до семидесяти километров в час, основное оружие – пушка…

Конечно, статейки «про нашего дурачка» появлялись и в журналах, и в газетах, но я предпочитал следить за рецензиями по Интернету. И нехлопотно, и отстраненно. N. N. представлялся мне как некий виртуальный персонаж, без физического воплощения в моем лице. «Загадки чешской литературы!» Но через год то ли просочились в печать сведения, то ли отдельные «критики» догадались самостоятельно, однако стали появляться статьи – мол, что же это делается, братцы?! Нет на свете такого писателя, как N. N. Теперь журналисты особо не углублялись в текст романа, поскольку обнаружилась новая тема… «Единственный N. N., проживающий на территории Чешской Республики, водитель грузовика!» – выеживались публицисты и знатоки зарубежной литературы. Целый год они пережевывали сугубо производственную проблему «порнография – не порнография», с такими нюансами и деталями, что сам роман теперь выглядел аки детская сказка о Красной Шапочке, зато публицистические подробности журналистов – откровенной порнографией. И невзирая на то обстоятельство, что к этому времени вышел второй мой роман под названием «Реставрация фриштыка», где, собственно говоря, разоблачалась почти что вся мистификация, «критики и знатоки» продолжали обсасывать проблему – пан я или не пан! Хуже того, они сделали вывод, что я непременно – пани. Потому что «переводчица с чешского», а именно А. Владимирова, давила им на амбиции. Ибо, по доброй советской традиции, кто председатель похоронной комиссии – тот и будущий Генеральный секретарь; а если N. N. литературная мистификация, то А. Владимирова и есть автор романа… Ну не может человек в силу обостренного самолюбия не оставить свой след в книге! Иначе этот бред с «переводчицами» ничем не объяснить…