Жестокие игры - Мэгги Стивотер

— Гэйб уже встал? — спрашиваю я.

Я неловко всматриваюсь в кухонный шкаф, избегая взгляда Финна. Я не знаю, хочется ли мне разговаривать. А глядя на шкаф, понимаю, что и есть я тоже вроде бы не хочу.

— Он уже ушел в гостиницу, — отвечает Финн. — А я… это…

Бормоча так, он ставит на стол кружку, из которой торчит ложка.

Что бы там ни было в этой кружке, оно оставило следы на ее боках, и на столе остался круглый след, но над кружкой поднимается пар. Подозреваю, что в ней — горячий шоколад.

— Это ты приготовил?

Финн смотрит на меня.

— Нет, это святой Антоний принес мне ночью. И не разрешил сразу же подать тебе.

И он отворачивается от меня;

Я потрясена — и тем, что Финн проявил чувство юмора, и тем, что сделал для меня шоколад. Я только теперь замечаю ужасающий беспорядок на длинном кухонном столе, там громоздятся кастрюли, которые понадобились Финну для того, чтобы приготовить единственную чашку какао, и теперь я понимаю, что пахнет здесь пригоревшим молоком. Но все это не имеет никакого значения в сравнении с прекрасным порывом братишки. От этой мысли у меня как будто начинает дрожать нижняя губа, но я на мгновение стискиваю зубы, и постепенно все становится на свои места. К тому моменту, когда Финн усаживается на другом конце стола со своей кружкой, я уже в полном порядке.

— Спасибо, — говорю я, и Финн смущенно косится в мою сторону.

Мама всегда говорила, что Финн похож на фею: не любит, когда его благодарят. И я спешу добавить:

— Извини.

— Я положил в него соли, — сообщает Финн таким тоном, как будто это избавляет от необходимости выражать благодарность.

Я пробую какао. Если там и есть соль, я ее не ощущаю на фоне островков не до конца размешанного порошка. Они растворяются у меня во рту, оставляя приятный вкус. Я вообще не помню, случалось ли прежде такое, чтобы Финн готовил какао; думаю, он только наблюдал, как это делаю я.

— Я не чувствую там соли.

— Соль, — поясняет Финн, — делает какао слаще.

Высказывание кажется мне довольно глупым: непонятно, как можно сделать слаще то, что и без того сладкое, но решаю не сосредоточиваться на этом. Я помешиваю какао и ложкой растираю несколько комков о стенку чашки.

Финн тем не менее понимает, что я ему не верю, и с горячностью заявляет:

— Можешь пойти и спросить у Паллсонов. Я видел, как они делают шоколадные оладьи. С солью.

— Я не говорила, что я тебе не верю! Я вообще ничего не говорила!

Финн болтает ложкой в своей чашке.

— Я и так знаю.

Он не спрашивает, надолго ли я уйду сегодня или как я собираюсь раздобыть лошадь для бегов, не задает никаких вопросов о Гэйбе. А я не могу разобраться, то ли я рада, что не приходится об этом говорить, то ли это меня бесит. Мы просто молча допиваем какао, но когда я поднимаюсь, чтобы поставить свою чашку в раковину, то наконец сообщаю:

— Наверное, меня почти весь день дома не будет.

Финн тоже вскакивает и ставит свою чашку рядом с моей. Он выглядит очень серьезным, его тощая шея высовывается из ворота слишком большого свитера, как черепашья. Он показывает на кухонный стол позади меня. Среди горы кастрюль и тарелок лежит разрезанное яблоко; к его разрезу прилипли крошки.

— Это для Дав. Я сегодня хочу пойти с тобой.

— Ты не можешь со мной пойти, — возражаю я, ни на секунду не задумываясь о том, какие чувства вызывают во мне его слова.

— Это ведь не каждый день. Только сегодня. Только в первый день.

Я на несколько мгновений замираю, представляя два варианта своего появления на песчаном берегу: первый — я горда и одинока, вторая — я прихожу с одним из моих братьев, который будет наблюдать за всем со стороны.

— Ладно. Это, пожалуй, к лучшему.

Финн берет свою шапку. Я беру свою. Обе шапки я связала сама, и на моей — рисунок из белых ниток и двух оттенков коричневого. Шапка Финна — красно-белая. Они немножко несуразные, зато удобные.

Надев шапки, мы некоторое время стоим посреди кухонного беспорядка. На мгновение я вижу нашу кухню взглядом постороннего человека. Выглядит она так, как будто все вокруг Финна вылезло из стока кухонной раковины. Беспорядок ужасающий, и мы сами — сплошной беспорядок, и нечего удивляться тому, что Гэйбу так хочется уехать.

Шон

В тот первый день Горри велел мне спуститься на пляж до того, как там появятся остальные, — чтобы испытать пегую кобылу, которую он выволок из моря неизвестно когда. Он совершенно уверен, что я захочу взять ее для Малверна, потому заломил цену вдвое выше обычной. Под темно-синим небом раннего утра едва начинается отлив, вода не спеша отступает с песка; на мне перчатки с обрезанными пальцами, и рукам очень холодно; я наблюдаю за тем, как Горри водит кобылу взад-вперед передо мной. Следы ее копыт — первые на пляже сегодня; прилив разровнял песок, смыв все следы бессмысленных ночных попыток Мэтта.

Кобыла, конечно, замечательная. Водяные лошади бывают всех тех же расцветок, что и сухопутные, но, как и большинство обычных лошадей, они чаще всего все-таки гнедые или каурые. Гораздо реже встречаются мышастые, или пегие с белой гривой, или черные, или серые. Очень, очень редко можно найти пегую водяную лошадь, шкура которой в равной мере и черная, и белая, — как будто четкие белые облака разбросаны по черному полю. Но бросающийся в глаза цвет не помогает выиграть бега.

Пегая кобыла стоит уж очень неподвижно. У нее хорошие, широкие плечи. Но у большинства кабилл-ушти широкие плечи. Так что на меня это не производит особого впечатления; я наблюдаю за черными бакланами, кружащими в небе над нами, — их силуэты похожи на маленьких драконов.

Горри подводит кобылу ко мне. Я вскакиваю ей на спину и смотрю на Горри сверху вниз.

— Она самая быстрая из всех кабилл-ушти, на каких только ты сидел! — заявляет Горри хриплым голосом.

Самый быстрый из всех — Корр.

Пегая кобыла подо мной пахнет медью и гниющими водорослями. Из ее глаза, косящегося на меня, сочится морская вода. Мне не нравится то, что я ощущаю, — хитрость, неуправляемость, — но я ведь привык к Корру.

— Испытай ее, — предлагает Горри. — И скажи, можно ли найти лошадку быстрее.

Я пускаю водяную лошадь рысью; она тут же поворачивает к воде, прижав уши. Я высовываю из рукавов свои железки и провожу ими против часовой стрелки по ее холке, по белому пятну в форме сердечка. Она вздрагивает и старается уйти от прикосновения. Мне не нравится то, как она совсем не по-лошадиному вскидывает голову, как продолжает прижимать уши. Ни одной из водяных лошадей нельзя доверять. Но этой я бы доверился еще меньше, чем всем другим.

Горри подстрекает меня пустить лошадь в галоп. Самому почувствовать, насколько она быстра. Я сомневаюсь, что в галопе она сильнее убедит меня, чем при рыси. Но я отпускаю поводья и слегка толкаю ее пятками в бока.