Я разорву эту помолвку! - Хэйли Джейкобс

Да, у нас оно выражалось мягче, в основном по экономическому и финансовому положению, а не по «голубизне» крови, что течет в жилах.

Выяснив это, стало проще понимать социально положение Флоренс и ее отца.

Да, баронство Винтер. Старые аристократы империи. Голубая кровь, но не настолько, чтобы позволить себе дорогую жизнь в столице и постоянное членство в совете императора… или позволить себе оплатить услуги садовника-мага, чтобы он привел в порядок сад.

Я со вздохом отодвинула пятый том гражданского кодекса и взглянула в окно библиотеки, которое выходило на сад и озерцо, больше напоминавшее болото из-за зарослей камыша и буро-зеленой тины.

С момента отбытия Джеймса прошло три недели.

Брат Флоренс и единственный сын барона Винтера — Томас — так и не появился. Его письмо о том, что каникулы он решил провести в академии пришло за день до ожидаемой даты визита.

Барон расстроился. Виду он пытался не показать, но потому, как быстро он отправился в свою теплицу, даже не дожидаясь дессерта — то было за ужином — дало мне ясно понять настроение папеньки.

Как бы уверенно и целеустремленно я не была настроена поначалу, едва попав в этот странный и чуждый мне мир, на деле моя адаптация еще не закончена.

После того, как я проводила Джеймса и вернулась в дом, который и не был моим домом, осталась одна в окружении незнакомых людей, говоривших на чужом языке, который я чудесным образом или по воле богов, понимала прекрасно, что, однако, не делало его для меня даже капельку роднее, как на меня навалилась страшная хандра.

Я проводила время в «своей» комнате, которая тоже по факту мне не принадлежала и оплакивала прошлую жизнь.

Скучала по друзьям и знакомым, привычным и таким повседневным вещам как телефон и кофеварка, реклама по телевизору и даже по постоянным пробкам по дороге на работу.

Если для остальных обитателей поместья барона Винтера мое состояние и было удивительным, они этого не показывали.

Отец Флоренс проводил свободное время в теплицах, цветы его интересовали больше дочери. А может, он был настолько привычен к такому поведению, что давно уже перестал удивляться.

Память Флоренс — прежней и полновластной хозяйки этого тела — так и не проявила себя. Вопреки моим надеждам. Я чувствовала себя такой невеждой в вопросах по обитанию в этом мире, что мне даже начали сниться по ночам кошмары.

В основном о том, как меня вытаскивают из постели слуги — обычно Мари, эта ехидная девица — и тащат на народный суд, где крестьяне выкрикивают слова на непонятном языке и грозят зажженными факелами. В конце концом я оказываюсь привязанной к столбу, вокруг которого разбросан хворост и солома для сожжения.

Лара, моя маленькая, преданная горничная, не прекращала попыток привести меня в чувство. Именно от нее я узнала, что все в поместье решили, что мое депрессивное состояние связано с тем, что Джеймс отправился на войну.

Честно говоря, о нем я вообще не думала.

Уехал и черт с ним. Хотя он тоже мне снился.

Этот его взгляд, словно вся моя персона вызывает в нем отвращение и убожество. А принимал ли он меня и Флоренс, в ту последнюю встречу я не могла отделить нас с прежней хозяйкой тела друг от друга поскольку очнулась тогда накануне и выглядела совсем как она, за человека?

Настоящего, живого человека с собственной личностью и взглядами?

Нет.

Это было очевидно.

Из подслушанного разговора с его приятелем я познала основную прелесть этого патриархального общества, что подтвердилось и найденными в библиотеке позднее подборками старых газет и журналов.

Если мужчина был повесой — о нем писали с легким восхищением и с юмором следили за его похождениями и победами. Если женщина позволяла себе «легкомысленность» — она была падшей и исключалась из высшего общества.

Если мужчина был дельцом и успешным предпринимателем — он талантлив и умеет достигать высот, если писали о деловой женщине — она добилась всего жалостью и благодаря уступкам чутких мужчин ее слабой априори половой принадлежности.

Разведенный мужчина или вдовец мог беспрепятственно жениться снова, женщине же оставалось носить траур до конца дней или запереть себя в монастыре при храме, спасаясь от порицания во взглядах представителей высшего общества…

Такие двойные стандарты меня бесили особенно.

На земле подобное тоже было распространено, но женщины могли такому противостоять. Были феминистки и борцы за права женщин, существовали законы о запрете дискриминации, профсоюзы и гражданские общества.

Здесь же подобным и не пахло.

Одновременно с развитием магической науки и работающих на этом уникальном топливе технических устройств, социальная сфера жизни общества оставляла желать лучшего. Но судя по прессе и книгам, которые я успела прочесть, такое обстоятельство дел никого не смущало.

Слова Джеймса эхом прозвучали у меня в голове.

В бесчисленный раз за эти три недели с тех пор, как он умчал на своем бравом коне вперед войне, лишь бы подальше от неугодной невесты и навязанного воле договорного брака.

«…корова… не левис… рта не раскрыла, сказать совсем нечего…»

Почему я позволила этому неотесанному чурбану отнестись ко мне как к вещи? Я ведь живой человек, у меня есть чувства! Почему я не ворвалась в его спальню и не закатила скандал? Почему не постояла за себя?

Пускай я тогда только очнулась в незнакомом месте, но мой характер и сила духа никуда не делись. Когда это я спускала на тормозах, что со мной относятся как с тряпкой?

Быть всю жизнь сильной, чтобы потом оказаться слабой.

Это было больно. И стало второй, после первой — тоски по дому — причиной моей хандры.

Слова Джеймса, его шовинистское мировоззрение стали для меня ударом ничуть не меньше того, что я умерла и оказалась в этом мире в чужом теле.

Время лечит.

Вот и мою душу залатали секунды, минуты и часы иступленной боли.

Я умерла.

Меня больше нет.

Кто я — Флоренс, или Полина?

А может, ни та, ни другая?

Сейчас я могу дать ответ.

Меня зовут Флоренс Винтер, я дочь барона Нельсона Винтера, и сестра Томаса Винтера, приятно познакомиться. Я не та девушка, которая будет лить слезы по своему жениху Джеймсу или какому-либо другому мужчине. Я не та, кто будет сидеть дома, тратить деньги и смотреть как приходит в упадок ее собственный дом.

Но я и не та одиночка и карьеристка, что ставила работу превыше всего на свете.

Я Флор.

Я буду жить так, как мне хочется.

И я непременно