Его глазами - Эллиот Рузвельт

Обилие английских советников, адъютантов и высших офицеров создало для Хэпа Арнольда затруднения и другого характера. Он оказался в невыгодном положении на штабных совещаниях, поскольку у него не было даже помощников, тогда как его английского коллегу обслуживал целый сонм секретарей, адъютантов и т. п. Поэтому в одном или двух случаях Арнольд спешно мобилизовал меня в качестве протоколиста от армейской авиации.

В первый день отец и премьер-министр завтракали только с Гарри Гопкинсом, который прибыл на «Принце Уэльском» вместе с Черчиллем. Я рад был снова видеть Гарри и убедиться в том, что он сравнительно хорошо выглядит. Это было отчасти моей заслугой: месяцем раньше, по пути в Лондон, он остановился на озере Гэндер, и мы повезли его на целый день ловить рыбу. Это была настоящая рыбная ловля — мы удили форель на сухую мушку. За один день Гарри, казалось, помолодел на десять лет. Теперь он был снова за работой — преданный и усердный, как всегда.

Всех остальных адмирал Кинг угостил холодным завтраком. После завтрака я отправился в капитанскую каюту. Отец и премьер-министр сидели друг против друга и вежливо препирались.

— По моим сведениям, Франклин, американский народ решительно настроен в нашу пользу. Больше того — он готов вступить в борьбу.

— Вы можете найти и противоположные симптомы, — сухо ответил отец.

— Однако прения о ленд-лизе…

— Уинстон, если вы серьезно интересуетесь мнением американцев, я рекомендовал бы вам читать каждый день протоколы конгресса.

Столкнулись две идеи: премьер-министром явно владела одна мысль американцы должны немедленно объявить войну нацистской Германии; президент же думал об общественном мнении, об американской политической жизни и обо всех неуловимых факторах, которые толкают людей к действиям и в то же время препятствуют им. Наконец, допив свой бокал, премьер-министр встал. Было уже около половины третьего. Отец сказал, что от имени нашего флота он посылает подарки матросам и офицерам «Принца Уэльского» и трех сопровождающих его эсминцев. Премьер-министр кивнул головой, произнес несколько слов благодарности и вышел.

В тот же день английским морякам было роздано 950 коробок с папиросами, свежими фруктами и сыром. В это время начальники штабов уже занимались разработкой повестки дня своих совещаний. Их содержанием были: производство, порядок поставок, суда, военные потенциалы — техника, люди, деньги, то есть три основных элемента современной войны. Я помогал Хэпу Арнольду на этом заседании; потом, когда оно закончилось, я остановился закурить с одним американским морским офицером.

— Черт побери! — пробормотал он, направляясь вместе со мной на главную палубу. — Ведь они хотят раздеть нас до нитки!

Он, конечно, был прав, но в то же время человеку, видевшему, подобно мне, какую жестокую борьбу вели англичане и в каких неравных условиях протекала она, трудно было оставаться объективным.

В субботу вечером в капитанской кают-компании «Августы» состоялся официальный обед, за которым хозяином был отец. Премьер-министр, конечно, сидел справа от него; в числе гостей были постоянный заместитель министра иностранных дел Англии Кадоган, адъютант премьер-министра лорд Черуэлл, Самнер Уэллес, Гарри Гопкинс, Аверелл Гарриман и американские и английские начальники штабов. За обедом и после него, почти до полуночи, я наблюдал отца в новой роли. В прошлом я мог убедиться, что он всегда играл первую роль во всяком собрании, на котором присутствовал, и не потому, что он очень стремился к этому, а потому, что это всегда казалось его естественным правом. Но в тот вечер было не так. В тот вечер отец слушал. Аудиторию держал в своей власти другой; он захватил эту власть над ней своей замечательной, ритмичной, выразительной речью, не чрезмерно цветистой, но всегда насыщенной и до того сочной, что, казалось, стоило взять его слова в руки и сжать их, чтобы брызнул сок.

В тот вечер все мы были во власти Уинстона Черчилля, и он все время сознавал это. Отец лишь изредка задавал ему вопросы, подталкивая его, заставляя его говорить.

Изредка вставлял замечания и Гарри Гопкинс, но лишь тогда, когда премьер-министр останавливался, чтобы перевести дыхание. А в общем все мы, носившие военную форму, молчали и лишь изредка перешептывались: «Спичку?», «Спасибо», «Передайте, пожалуйста, графин с водой», «Тс-с», «Да, в нем много перца», «Да — и кое-чего другого».

Черчилль откидывался в своем кресле, перебрасывал сигару из одного угла рта в другой, причем она все время задорно торчала кверху, выгибал плечи вперед, как бык; руки его выразительно рубили воздух, глаза сверкали. В этот вечер трибуна принадлежала ему, и он говорил. Но мы, все остальные, молчали не потому, что нам было скучно. Мы молчали, как зачарованные, даже когда не были с ним согласны.

Он рассказывал о ходе войны, о том, как одно поражение следовало за другим. «Но Англия всегда выигрывает войны!» Он довольно откровенно рассказал нам, как близки были к поражению его соотечественники «…но Гитлер и его генералы оказались тупицами. Они этого так и не узнали. Или же они не посмели». Был момент, когда в тоне Черчилля звучала настойчивая просьба:

— Это для вас единственный выход! Вы должны выступить на нашей стороне! Если вы не объявите войны, я повторяю, если вы не объявите войны, не ожидая первого удара с их стороны, они нанесут его, когда мы уже погибнем, и этот первый удар может оказаться для вас и последним!

Но хотя слушатели и заметили у Черчилля этот оттенок просьбы, вся его манера держаться создавала впечатление неукротимой силы, которая прекрасно справится и сама — да, да, справится, — даже если мы не внемлем его предупреждению.

Время от времени отец вставлял вопрос:

— А русские?

— Русские! — в тоне Черчилля послышался пренебрежительный оттенок, но затем он, казалось, спохватился. — Конечно, они оказались гораздо сильнее, чем мы когда-либо смели надеяться. Но кто знает, сколько еще…

— Значит, вы считаете, что они не смогут устоять?

— Когда Москва падет… Как только немцы выйдут в Закавказье… Когда сопротивление русских в конце концов прекратится…

На все вопросы Черчилль отвечал четко, без оговорок, без всяких «если»; в сопротивление русских он не верил или верил очень мало. Он вел крупную игру в этот вечер. Он старался внушить нам, что львиная доля ленд-лиза должна принадлежать британскому льву; что всякая помощь Советам приведет лишь к затяжке войны, а в конечном счете, и притом несомненно, — к поражению; и с тем большей убежденностью он приходил к своему единственному выводу:

— Американцы должны вступить в войну на нашей стороне! Вы должны вступить в войну, чтобы не погибнуть!

Отец слушал его внимательно, серьезно, время от времени потирая глаза, играя своим пенсне, рисуя узоры на скатерти обгорелой спичкой. Но ни один из американцев, сидевших в облаках табачного дыма в этой кают-компании, ни разу не произнес ни «да», ни «нет», ни «может быть».

Это походило на второй раунд товарищеского матча бокса. Он никому не принес победы, но никому из зрителей и не хотелось подзадоривать противников, чтобы увидеть хорошую потасовку. Все мы желали победы обеим сторонам.