Этому в школе не учат - Сергей Зверев
Шрифт:
Интервал:
А оставшихся все чаще одолевали сомнения в том, что город удастся отстоять. И эта неуверенность, все больше походящая на истерику, росла с каждым днем.
Враг приближался к столице. Мы боялись, что он возьмет ее в клещи, как Ленинград. Все чаще взвывали сирены воздушной тревоги, и мы прятались в бомбоубежищах и метро. Сыпались с неба бомбы и пропагандистские нацистские листовки.
У магазинов выстраивались длинные очереди. Люди боялись отойти хоть на минуту, чтобы не выстаивать вновь, и плевали на воздушную тревогу. В соседнем районе такую очередь накрыло бомбой. Москвичи еще не осознали в полной мере жестокой ценностной иерархии войны, гласящей, что главное — это найти укрытие и уберечься от пуль. Остальное — имущество, продовольствие — все вторично. Покойникам они не нужны. Главное — жизнь.
Не дремали диверсанты. Они пытались поджигать склады с продовольствием. И обозначали для фашистских бомбардировщиков сигнальными ракетами замаскированные цели в городе. Маскировка была всюду. Даже Кремль был раскрашен под жилые дома с нарисованными окнами, а на Москве-реке возводились ложные объекты и мосты с использованием барж и дебаркадеров.
— Направь меня с группой в тыл врага! — чуть ли не тряс я за плечи Вересова, когда мы сформировали очередную добровольческую группу для заброски в тыл немцев. — Молодых ребят посылаешь, а я что, хуже? Так и просижу под райкомовским зонтиком до конца войны, пока мои ученики гибнуть будут?!
— Да не суетись ты, комсомолец Лукьянов. Найдется и для тебя горячее дельце. Все только начинается…
Заканчивался сентябрь. Однажды вечером я вернулся из-за города, где руководил командой из служащих, рабочих и университетских преподавателей, рывшей окопы и оборудовавшей укрепления. К этой работе москвичей стали привлекать еще в июле, но редко, от случая к случаю. Сейчас это приобрело массовый характер. На ладонях моих появились мозоли — пришлось вспомнить, что такое работа руками. Благо руки у потомственного кузнеца крепкие. И все же так хотелось верить, что мы работаем зря, и эти укрепления под Москвой не пригодятся. Только вот с каждым днем верилось в это все меньше.
Вересова я нашел в моем школьном классе, на стенах которого до сих пор висели портреты Менделеева, Ньютона и других великих естествоиспытателей, а на полках стояли физические приборы, которые я многие годы добывал всеми правдами и неправдами. Теперь у нас здесь своеобразный штаб — на партах лежат стопки бумаг, в углах стоят железные ящики со списками добровольцев.
Всегда энергичный и полный сил Вересов сегодня был измотан вконец. Мы сидели в полутьме и молчали довольно долго. Потом он неожиданно сказал:
— Ты представить не можешь, сколько боевых товарищей я потерял за месяцы боев. Эта чертова война как ластиком стирает людей из моего окружения, а я остаюсь.
— Да, война как Молох пожирает людей, — кивнул я. — Так было всегда. Но нынешние масштабы противостояния и потерь невиданные — счет уже на миллионы.
— Знаешь, кого быстрее всех выбивают в боях?
— Кого?
— Младших командиров и особистов… Бежать для армии — это самое страшное. Вынужденное отступление — это нормальный маневр. Но драпать — нет… А знаешь, какой последний рубеж, который не дает подразделению превратить отступление в драп?
— Какой?
— Оперативник особого отдела НКВД. Со своим ТТ, особыми полномочиями и беззаветной убежденностью чекиста. Мы — последний рубеж против трусости и предательства. И мы гибнем.
— Я понимаю.
— Ничего ты не понимаешь! За первые месяцы войны выбиты почти все профессиональные чекисты в войсках. Они дрались в окопах наравне с солдатами, выводили части из окружения, расстреливали паникеров и предателей. Держали фронт, как могли. А теперь их почти не осталось. И кто должен заступить на их место?
— Кто?
— Ты, учитель. Ты!
— В смысле?
— Мы мобилизуем всех, кто имел хотя бы косвенное отношение к чекистской работе. Короткое обучение — и на фронт, растудыть его через загибулину тройным переворотом! Ты ведь о фронте мечтал?
— Ты меня что, агитируешь?
— У нас тут не стачка, чтобы агитировать.
— Я просился в строевую часть. Пусть простым красноармейцем. Забыл я эти чекистские дела.
Действительно, радости особой перспектива не вызвала. Выявлять предателей — оно, конечно, важно. Но душа рвалась в бой — рвать на части немецкую нечисть.
— Э, брат, отвертеться не получится. Это партийным заданием называется. А партия лучше знает, где тебе надлежит быть. Все согласовано.
Мне оставалось только кивнуть.
Впереди меня ждали краткосрочные курсы особистов…
Когда зондеркоманда подкатила к большому селу, и Курган уже готов был размяться, неожиданно последовал приказ:
— Стоять!
Легковой армейский кюбельваген «Хорьх», полугусеничный бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом и грузовик специальной полицейской группы застыли, перекрыв грунтовую дорогу, ведущую в село. Вдали дымились трубы аккуратных белорусских хат — видать, богатый здесь был до войны колхоз.
Худощавый, похожий на борзую собаку унтерштурм-фюрер СД, трое здоровенных немецких солдат и переводчик пешком отправились в село.
Немцы в БТР тем временем расслабились. Зазвучала губная гармошка. Курган уже знал большинство мелодий, и от них у него ныли зубы. Все время немцы на отдыхе теребят этот свой проклятый народный инструмент. И ржут, как лошади, отпуская соленые шуточки по поводу и без такового. Но, надо сказать, службу знают. Пулеметчик в БТР вроде бы и не напряжен, но окрестности оглядывает зорко. Автоматчики на дороге тоже расположились правильно. Немцы есть немцы.
Вернувшись через полчаса, унтерштурмфюрер отдал приказ через переводчика:
— Операция отменяется. Возвращайтесь в Минск!
— Есть, господин офицер! — щелкнул каблуками Курган.
Унтерштурмфюрер благосклонно кивнул и направился к машине. Его «Хорьх» тронулся с места. За ним пристроился бронетранспортер. Вскоре они скрылись из виду, оставив полицаев одних.
— Тьфу на вас. — Курган сплюнул на размытую осенними дождями дорогу.
Да, жалко. Деревня хорошая. Можно было бы славно поживиться. А теперь — возвращаться в батальон несолоно хлебавши. Когда настроился на подвиги, трудно приземляться на твердую землю.
Вокруг него сгрудилась разочарованная полицейская команда в составе одиннадцати человек, включая его. Неожиданно подал голос Белорус:
— Знаю одну неплохую деревню. Партизанам, люди говорят, там всегда рады. Помогают врагам рейха.
Курган заинтересованно посмотрел на него. Кровь еще бурлила в жилах и требовала действия.
— Что за деревня? — спросил он.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!