Калле Блюмквист и Расмус - Астрид Линдгрен

В такой солнечный летний день в Швеции – и похитители детей?! Откуда? Что за глупость! Даже странно слышать. Это же вам не Чикаго! Это у них, в Америке, может произойти подобное, да и то лишь тёмными осенними вечерами и под проливным дождём. А тут средь бела дня…

Никке, видимо почувствовав затылком её неодобрительный взгляд, обернулся и вперился в Еву-Лотту с недовольным видом.

– Кто, чёрт возьми, просил тебя соваться не в своё дело? – прорычал он. – Ты зачем забралась в машину, дурёха?

Ева-Лотта испугалась, но ещё больше разозлилась. Она вовсе не собиралась показывать этому негодяю, как ей страшно.

– За меня можешь не беспокоиться, – ответила она. – Лучше подумай, что ты скажешь, когда приедет полиция и заберёт тебя.

Профессор смотрит на неё ободряюще, и это придаёт ей храбрости. Она рада, что он здесь, хотя помочь им сейчас ничем не может. Но всё-таки он взрослый и на её стороне. Никке что-то угрожающе пробурчал, отвернулся и замолк. Ева-Лотта заметила – у него широкий затылок и светлые, давно не стриженные волосы. Светлый пух на шее. А как он вообще выглядит? Приметы! Будь здесь Калле, он прежде всего занялся бы приметами. Надо сейчас же сделать это вместо него, чтобы помочь полиции. А представится ли случай рассказать что-нибудь полиции?

Глаза у этого Никке глуповато-хитрые и некрасивое добродушно-румяное лицо. Да, лицо у него, как ни странно, добродушное, хотя сейчас и хмурое. Не очень-то умное, подумала Ева-Лотта и польстила себе, посчитав, что особые приметы, ею собранные, интереснее, чем те, что обычно отмечает Калле: цвет глаз да иногда родинки – и ни слова о характере человека. Теперь посмотрим на других. Блюм – темноволосый, вялый, бледный и прыщавый. Мелкий, тупой тип, подумала Ева-Лотта. За деньги, наверное, на всё пойдёт. А этот, что на заднем сиденье, и вовсе полный идиот. Абсолютный ноль! Песочного цвета волосы, подбородка почти нет, а ума не больше, чем может поместиться на кончике мизинца. Так что же, что заставило этих трёх ничтожеств решиться на похищение людей? Ведь должен за этим скрываться какой-то смысл, хотя, судя по всему, никого из них здравомыслящими не назовёшь. Но, возможно, за них думает кто-то другой и поджидает их где-то.

Ага, теперь машина вдруг сворачивает на узкую лесную дорогу. Ева-Лотта спешит рассыпать как можно больше бумажек и крошек, чтобы спасатели не сбились с пути. Их машина то и дело подскакивает и кренится на ухабах – ведь эта дорога не предназначена для езды на автомобиле. Она так подпрыгивает, что Расмус просыпается. Сначала он приоткрывает сонные тёмные глаза, но потом рывком приподнимается и пристально смотрит на Никке.

– Это ты должен был прийти починить нашу плиту в кухне или… или…

Он беспомощно замолкает, не договорив. Ева-Лотта протягивает свою тёплую руку и гладит его по щеке.

– Я здесь, Расмус, – говорит она. – Ты рад, что я здесь? Твой папа тоже здесь, хотя…

– А куда мы едем, Эва-Лотта? – спрашивает Расмус.

Но вместо Евы-Лотты отвечает Никке.

– Просто мы решили немного прокатиться, – говорит он и весело смеётся.

– Так это ты должен был починить нашу плиту, да? – всё-таки хочет узнать Расмус. – Папа, это он?

Но папа не отвечает.

Никке кажется его вопрос забавным, и он смеётся пуще прежнего:

– Плиту починить, говоришь? Да нет, парень, как-нибудь в другой раз.

Похоже, этот вопрос привёл Никке в хорошее расположение духа. Усадив Расмуса у себя на коленях поудобнее, он вдруг запел:

– «У графа была собачка по имени, видишь ли, Трулле…»

– Послушай, а как тебя зовут? – спрашивает Расмус.

– Никке меня зовут, – отвечает тот, ухмыляясь, и громко поёт: – «По имени, видишь ли, Никке».

– А я думаю, ты мог бы починить нашу плиту, – заявил Расмус. – Но папа всегда говорит: все только обещают да обещают, а ничего не делают.

Ева-Лотта с тревогой посмотрела на профессора. Сейчас у него забота поважнее, чем починка кухонной плиты. Она ободряюще гладит его по руке, и он благодарит её взглядом.

Ева-Лотта осторожно бросает в окно последний оставшийся у неё клочок афиши. Он весело порхает в солнечных лучах, прежде чем лечь на землю. Найдёт ли его кто-нибудь? И когда?

– Ни в коем случае! – возразил Калле. – Бежать за полицией у нас времени нет. Нам придётся самим преследовать бандитов и выяснить, куда они направились.

– Конечно, как же! Побежим следом и будем громко кричать! Где уж их машине тягаться с таким спринтером, как ты! – съязвил Андерс.

Калле проигнорировал такое дурацкое замечание и со всех ног бросился через калитку к профессорскому мотоциклу.

– Давай сюда! – крикнул он. – Возьмём мотоцикл!

Андерс смотрел на него с восхищением вперемешку со страхом.

– Не можем же мы… – начал было он, но Калле оборвал его:

– Мы обязаны. У нас сейчас так называемые «чрезвычайные обстоятельства». Сейчас речь идёт о человеческих жизнях, и нам некогда размусоливать о всяких там водительских правах и прочем.

– Вообще-то ты водишь мотоцикл даже лучше своего папаши, – сказал вдруг Андерс.

Они вывели мотоцикл на дорогу.

На песке виднелись слабые отпечатки автомобильных шин, и это был единственный след, оставленный похитителями. Чёрная машина была уже далеко-далеко.

Куда же она отправилась?

– Ева-Лотта сказала, что поступит так же, как Ганзель и Грета! – прокричал Калле, когда мотоцикл понёсся вниз по склону. – А что они делали?

– Бросали на дорогу хлебные крошки и камешки! – крикнул в ответ Андерс.

– Ну знаешь… Если у Евы-Лотты ещё и камешки с собой, то она даже удивительнее, чем я думал. Впрочем, это в её стиле. Она всегда что-нибудь особенное изобретает.

Они подъехали к первой развилке, и Калле притормозил. Куда дальше? Какой дорогой ехать?

На обочине валялся застрявший в траве клочок красной бумаги с надписью: «Танцы». А поскольку вдоль дороги всегда полно всякого бумажного мусора, на этот клочок бумаги Калле с Андерсом не обратили ни малейшего внимания. Но неподалёку от него они обнаружили нечто другое – кусочек белой булки. Андерс ткнул в него пальцем, издав торжествующий вопль. Ева-Лотта поступила точь-в-точь, как Гензель и Грета! А вон, в нескольких метрах от них, лежит ещё одна красная бумажка. Значит, эти бумажки хотели им что-то сказать.

Воспрянув духом, Калле и Андерс свернули на дорогу, которая, петляя, вела к морю. Они забыли про усталость. Нельзя сказать, что они были в хорошем расположении духа, но ко всем их страхам примешивалось какое-то удивительное, почти радостное возбуждение. Мотоцикл, равномерно потрескивая, пожирал километр за километром. Впереди их ждала неизвестность. Риск и скорость, похоже, увлекали мальчиков и были причиной их странного возбуждения.