Завещание веков - Анри Лёвенбрюк

Молодая женщина приложила палец к моим губам:

— Я подруга вашего отца.

Подруга моего отца? Значит, у отца были подруги? В Горде?

— Вставайте, я отвезу вас к себе, здесь оставаться опасно.

Опасно? У меня так все болело, что было не до возражений, и я позволил ей помочь мне подняться на ноги. Она повела меня к машине, черной «Ауди-А3», стоявшей посреди улицы. Я сел на пассажирское место, и она попросила у меня ключи, чтобы запереть дом отца.

Вернувшись с моей сумкой и ноутбуком, она бросила их на заднее сиденье и уселась за руль.

— Нельзя так оставлять дом, — пробормотал я.

— Не волнуйтесь, я все заперла. Мы вернемся сюда, как только я вас подлечу.

Прежде чем я успел задуматься, стоит ли доверять этой незнакомке, машина выехала из Горда, и через несколько минут мы оказались в маленьком домике, стоявшем у подножия холма. Вскоре я уже лежал в комнате, обставленной как кукольная спальня.

На канапе валялись два чемодана, на низеньком столике стоял поднос с чайными чашками, все убранство было несколько безвкусным, скопированным с плохих картин.

Молодая женщина вновь возникла рядом со мной и стала протирать мне лоб носовым платком, смоченным в спирте. Я сжимал зубы, чтобы не закричать от обжигающего прикосновения к ране. Затем она осторожно забинтовала мне голову. Я не протестовал, зачарованный ее взглядом. Небольшие позолоченные очки придавали какой-то особый блеск черным глазам.

— Вы ударились о бордюр, когда упали, — сказала она, отходя к маленькому столику и наливая воду в стакан. — Ссадина большая, но ничего серьезного.

Она принесла мне стакан и протянула таблетку:

— Выпейте, это поможет немного унять боль.

Я подруга вашего отца, заявила она. Быть может, любовница? И мой отец из-за нее решился похоронить себя здесь? Мне в это как-то не верилось. Для него она была слишком молода и, уж конечно, слишком Ума Турман… Я проглотил лекарство. Эта девушка казалась мне очень странной.

— Вы вызвали полицию? — спросил я, стараясь говорить как можно тише из страха вновь разбудить боль.

Она помедлила, прежде чем ответить:

— Пока нет. Если вам так хочется, можно позвонить, но сначала нам нужно кое-что обсудить… Возможно, сейчас вам лучше всего отдохнуть и прийти в себя.

Ситуация становилась все более сюрреалистической. Я вынул подложенную мне под спину подушку и с трудом приподнялся.

— Нет-нет. Я не понимаю, что происходит… Зачем вы привезли меня к себе? А дом моего отца… Они же туда вернутся!

Женщина взяла мой пустой стакан и снова отошла к столу.

— Чаю хотите? — спросила она, наполнив свою чашку.

— Что я делаю у вас? — раздраженно повторил я. Она поднесла дымящуюся чашку к губам и отпила глоток.

— Думаю, что пока вам опасно оставаться в доме вашего отца. Здесь вам будет лучше.

— Опасно оставаться в доме отца?

— Вы свою рану видели? Вы полагаете, что те два типа, которые чуть не проломили вам голову, оказались там случайно?

Я удрученно покачал головой.

— Почему же мы тогда не вызываем полицию?

— Потому что, лапочка, когда я вам кое-что расскажу, у вас, возможно, пропадет желание звонить в полицию…

Лапочка? Что за фамильярность! Не удивительно, что она была подругой отца.

— Что же вы собираетесь сказать мне, лапочка моя?

Она скорчила гримасу.

— Сначала расскажите мне, что вы увидели в доме вашего отца, — медленно произнесла она, словно желая снизить накал разговора.

Я вздохнул. У меня было ощущение, что кошмар, который начался, когда я спустился в подвал, все еще продолжается. Мне стало не по себе от спокойствия и харизматической силы, исходивших от этой девушки. Я не понимал, что со мной произошло, а у нее, казалось, все козыри были на руках. Или же она просто знала гораздо больше, чем я. Мне нужна была информация, но я сознавал, что ничего не получу, не дав что-либо взамен.

— Множество книг, заметки, груды бумаг. Настоящий бардак… Что вам об этом известно и откуда вы знаете моего отца?

Она поставила пустую чашку на маленький столик и уселась в уродливое кресло напротив меня. Элегантно скрестив ноги, оперлась на подлокотники. Было что-то искусственное в ее чувственных движениях. Словно она играла в игру, правил которой я не знал.

— Ладно. Вот мой вариант этой истории, — сказала она. — Я журналистка, работаю на телевидении…

Внезапно меня осенило: чем больше я смотрел на нее, такую непринужденную и уверенную в себе, с такими насмешливыми глазами, тем очевиднее становилось, что это наверняка женщина… которую влекут женщины. Проще говоря, она выглядела и вела себя как лесбиянка. Или же в соответствии с теми представлениями о лесбиянках, которые были придуманы идиотами вроде меня? Хоть я и прожил десять лет в Нью-Йорке, хоть и писал исключительно о сексе, но мне всегда было не по себе в присутствии гомосексуалистов. Особенно если это угадывалось во взгляде великолепной женщины. Почему, черт побери, я не могу относиться к этому как взрослый человек? Как житель Нью-Йорка? Ничему не надо удивляться…

— На каком канале? — прервал я ее, стараясь скрыть свою догадку.

— «Канал Плюс».

— Вы работаете в программах новостей?

— Нет, я занимаюсь скорее журналистскими расследованиями, делаю документальные фильмы. Я работаю для передачи, которая называется «Девяносто минут»…

— Очень оригинально, — съязвил я. — Это как «Шестьдесят минут» на Си-би-эс, только немного длиннее, да?

— Если вам угодно… Американская программа «Шестьдесят минут» действительно была для нас одним из образцов. Мы подражали определенному стилю американской журналистики.

Ангажированная журналистка. Вот, значит, в чем дело. Я начинал лучше понимать эту девицу.

— Лично я нахожу, что американская журналистика, если не считать стиля гонзо,[10]который меня забавляет, и исключений вроде Майкла Мура с его командой, все больше и больше вырождается…

— Со времен Рейгана это во многом верно, — согласилась она. — Но все же мы назвали свою программу в честь той, за ее прошлые заслуги.

— Понятно.

— Такого рода передачи здесь не хватало…

— У вас своя специализация в команде?

— С самого начала я стала заниматься Средним и Ближним Востоком, и я все больше и больше интересуюсь религией, различными конфессиями. По правде говоря, узнавать меня стали после репортажа о заложниках в Ливане… Вы припоминаете?