Тени и солнце - Доминик Сильвен

– Если я правильно поняла, команда Бореля просто пригрозила Кандишару, помахав у него перед носом записными книжками Грасьена.

– Лола, Грасьен не сливал прессе информацию никогда и ни о ком. Дошло до того, что люди стали сомневаться, существуют ли на самом деле эти дневники.

– Марс доказал, что существуют.

– И Кандишар, хотя он давно уже удалился от политической жизни, этого не вынес.

По правде говоря, в узких кругах слухи об этом никогда не утихали. А прошлым летом снаряд с ядерной боеголовкой, запущенный Марсом, превратил догадки в уверенность: Кандишар получил целое состояние в виде откатов по нескольким контрактам на торговлю оружием и вложил эти средства в свою избирательную кампанию 1994 года.

– На то, чтобы лишить Кандишара остатков достоинства, Марсу понадобилось двадцать лет, – продолжал Бьянко. – Это доказывает, что прошлое не умирает никогда.

– Как говорят китайцы, у старых грехов длинные тени.

– Красиво.

Даже если остались свидетели той схватки в верхах, состоявшейся в 1994 году, оба главных действующих лица навеки распрощались со зрителями. Поль Борель значительно опередил Луи Кандишара, скончавшись от рака за несколько месяцев до конца второго президентского срока в 2001 году.

– Знаешь, что было бы логично, Лола?

– Что?

– Грасьен мог бы воспользоваться своими дневниками, чтобы оказать давление на нужных людей и выйти на свободу.

– Как я поняла, дневники изъяли при аресте.

– Меня больше не посвящают в тайны небожителей.

– Подведем итоги. Известно, что у Марса была копия и он использовал ее против Кандишара. Марса прикончили. Можно предположить, что убийца после этого завладел дневниками. Если заказчик Грасьен – что ж, тогда он их и забрал.

– Похоже на правду.

– Ты веришь, что Грасьен выйдет на волю?

– Это трудно, но выполнимо. Все зависит теперь, как и всегда, от содержания этих знаменитых дневников.

– Одного отрывка хватило, чтобы вывести из игры Кандишара.

– В плане финансов ни одна партия и почти никто из политиков не могут быть вне подозрений. Значит, у Грасьена имеется почва для переговоров. Тем более что мы живем совсем в другие времена, не то что при Бореле.

– То есть?

– Мы тогда были более беспечными. На политика могли навесить кучу ярлыков, однако это ему ничуть не мешало. Информация не распространялась со скоростью звука. Интернет еще не завладел нашей жизнью. У политиков хватало времени, чтобы подготовиться к контратаке.

– Это называется способностью к возрождению.

– Да, их выгоняли в дверь, они влезали в окно. За кулисами они могли принимать сомнительные решения, но главное – фасад ослепительно сверкал.

– А теперь все это закончилось?

– Сегодня политик стал более уязвим. Недостаточно исповедаться с телеэкрана и выставить напоказ свои пороки, точно отмерив дозу, растрогать зрителя и тем же вечером получить отпущение грехов. Стоит политику однажды оступиться – и он будет падать и падать в сети миллион раз на глазах у всех.

– Повторение усиливает эффект.

– Да, вероятно.

Бьянко закурил сигарету и с видимым удовольствием выпустил дым. Бывший журналист скучал по атмосфере редакций и политического закулисья. И Лола подпитывала его ностальгию.

– Подпали репутацию политика, и он погибнет, как мотылек, – прошептал Бьянко, щурясь от дыма.

– Похоже, тебе их жалко.

– Вроде того.

– Нет, тебе их и вправду жалко.

– Наверное потому, что я старею. Ты пообедаешь с нами, Лола?

Она была голодна как волк, но чувствовала себя незваным гостем в этой семье, где царила нежность.

– Спасибо, Арман, как-нибудь в другой раз.

– Не пропадай на двадцать лет, ладно?

Дэвид Боуи пел Life on Mars? Добравшись до своего района, Лола с трудом вырулила на стоянку. Она заметила на тротуаре два знакомых силуэта. Антуан Леже и Зигмунд. Лучший психоаналитик квартала Сен-Дени выгуливал под дождем своего далматинца. Она хотела посигналить им фарами, но раздумала. После отъезда Ингрид она порвала все связи с миром людей.

Наконец она поставила машину на место, дождалась в темноте, когда закончится песня, вышла из “твинго”, побрела в магазин замороженных продуктов и сделала запас на неделю. Внутри у нее шла борьба. Все забыть и дожидаться весны или прорваться к оку циклонического вихря, пока буря не наделала бед. У нее нет никакой информации, только ощущение, будто что-то не стыкуется.

Оказавшись дома, Лола попыталась представить себя в роли Софи Бьянко. Домик с зелеными ставнями, ароматы домашней кухни, хорошо воспитанные, любящие дети. Нет, такая жизнь не для нее, и не о чем тут сожалеть.

Она разогрела еду в микроволновке, прослушала сообщения на автоответчике. Трижды звонил Бартельми, ее бывший заместитель.

Максим, хозяин ресторана “Дневные и ночные красавицы”, приглашал на вечернюю дегустацию региональных вин. Антуан Леже напоминал, что они давно не виделись.

Проскользнуть незамеченной становилось почти невозможно.

Друзья. Конечно, она к ним вернется. Только нужно еще немного потерпеть.

Она легла в кровать с биографией Уинстона Черчилля. Хорошо быть честным, но и правым быть тоже немаловажно. Этот англичанин выкурил вагон сигар, выпил гектолитры виски, прожил тысячу жизней и доказал пару-тройку геополитических теорем. Она вспомнила о Бьянко и его мнении о политиках. Колоссы на глиняных ногах. У Черчилля было одно преимущество – неистребимое чувство юмора. Совершенно необходимое для того, чтобы ноги не подвели.

* * *

Всю вторую половину дня Саша допрашивал японца, зарезавшего официантку, кассиршу и суши-мастера. Французским мужик владел слабовато и категорически не признавался в том, что совершил преступление в ресторане “Мацури”, где он был постоянным и вполне миролюбивым клиентом в течение многих лет.

– Это не я. Я не тот человек. Это не я.

Дело пошло на лад, когда Саша пригласил переводчика. От возможности выразить свои мысли на родном языке японец раздулся как шар и стал давать показания.

Нас взрастили слова. Все детство прошло с ними.

Переводчица оказалась красавицей с ласковым взглядом и длинными душистыми волосами. Протокол был подписан, злодей отправлен в камеру. Они стояли на набережной и болтали, повернувшись спиной к Сене. По-французски она говорила безупречно, с едва уловимым акцентом, придававшим очарование ее выговору.