Стоит только замолчать - Джесси Болл

инт.: Тяжелое было время.

дзиро: Да, можно и так сказать.

инт.: И после этого вы увиделись дома с матерью?

дзиро: Я к ним приехал, отец спал. Мать что-то стирала – рубашку или еще что-то. Стирала ее снова и снова. Рубашка давно уже отстиралась. Я стоял рядом и разговаривал с матерью, а она сказала, что отец принял решение и ничего не поделаешь. Какое решение, спросил я. Она сказала, что мы больше не будем говорить про всяких там Сотацу. Что теперь сын-первенец – это я, что никакого Сотацу нет и никогда не было. Она сказала, что моя сестра вернулась в Токио – единственный, помимо меня, ребенок моих родителей теперь в Токио, а вообще нас четверо, наша семья состоит из четырех человек. Я ничего на это не сказал. Просто ушел.

2 ноября 1977 года. Ода Сотацу. Имена инспекторов не указаны.

[От инт. Эта расшифровка аудиозаписи допроса, возможно, тоже содержит измененные фразы или сделана небрежно. Оригинал аудиозаписи я не слышал. Вдобавок много допросов, по-видимому, пропало из архива, ведь было бы нелепо полагать, что с 19 октября по 2 ноября Сотацу вообще не допрашивали. Эта расшифровка длинная. Инспектор многословно обсуждает несколько разных тем, возможно, пытаясь таким образом добиться от Сотацу какой-то реакции. Ссылается на предыдущие разговоры между ними – незаписанные. Это дополнительно свидетельствует о том, что расшифровки допросов утаивались. Должен отметить, в те времена рассекречивать расшифровки было необязательно, так что уничтожение записей безрезультатных допросов теоретически не было противозаконным.]

≡

3-й полицейский: Я хочу, чтобы вы рассказали мне об этих картах. О картах, которые вы оставляли на дверях. Зачем вы это делали?

ода (молчит).

3-й полицейский: В вашей биографии ничего даже не намекает, что вы хоть немного интересуетесь Францией, что вы хоть что-то знаете о Франции.

По части музыки – да, мы видим: у вас есть несколько пластинок. Но, помимо пластинок, карты… Неясно, где вы их вообще приобрели. Скажите мне хотя бы об этом. Где вы купили эти карты?

ода (молчит).

3-й полицейский: Я вот думаю. У меня есть дочь, ей такие штучки нравятся. Ветер в голове, ей бы только помечтать. Знаете таких. Слишком уж красива, себе на погибель. Знаю-знаю, отцу негоже говорить такие слова. Но мне кажется, лучше бы красоты у нее было поменьше, а ума побольше. Короче, она была бы страшно рада таким картам. Вот только не знаю, где их достать. Куда мне съездить за такими картами? Может, в Токио? У вас в Токио сестра, верно? Игральные карты ей нравятся? Она изучает языки, правда? Говорит по-немецки, по-корейски, по-английски. А по-французски она говорит, ваша сестра?

ода (молчит).

3-й полицейский: Может быть, я позвоню вашей сестре. Может, кого-нибудь откомандирую спросить у нее, говорит ли она по-французски. Или, может, вы избавите меня от этих хлопот. Может, просто сами мне скажете. Я поверю вам на слово.

(Диктофон отключается.)

[От инт. Когда я завел речь о подробностях, которые сообщил Дзиро, – об избиении отца, возможном отказе Сотацу от признания, приезде сестры и прочих подробностях его версии, госпожа Ода очень разволновалась. Сказала, что Дзиро никому не желает добра, что он идет против всей семьи и всегда шел. Сказала, что он завидует счастью сестры и начисто лишен чувства ответственности перед родными. Я не должен верить ни одному слову, которое он скажет. Я спросил у нее, не могла бы она что-то сообщить о конкретных вещах, которых он коснулся в своем рассказе, – я ведь хочу установить истину. Я хочу как можно более четко установить истину. Она ведь не против?]

[Она сказала, что не против.]

≡

инт.: Первый вопрос: что случилось в магазине?

г-жа ода: Вы имеете в виду тот день, когда с моим мужем произошел несчастный случай?

инт.: Да, несчастный случай. Как это случилось?

г-жа ода: Против нас ополчился весь город. Люди думали, что мы виновны не меньше, чем Сотацу. Может, так и было, может, так могло быть, и значит, мы все были виноваты одинаково. Так считал мой муж. Он считал, что главная вина на нем. Нас внезапно стали презирать. Мы были ниже всех. Со мной никто не разговаривал. Люди, с которыми я разговаривала много лет, – я встречала их на улице, а они – они делали вот так, шаг вбок. Проходили, отступив дальше обычного. Может, кому-то другому это осталось бы незаметно, но не мне. Совершенно очевидно это было – это расстояние. А вдобавок некоторые даже, они даже плевались в нас. Дети.

инт.: Дети в вас плевались?

г-жа ода: Это случилось один раз. Из окна в меня плюнул ребенок. Господин Ода постучался в дом, но никто не открыл.

инт.: Но мы говорили о несчастном случае.

г-жа ода: Муж пошел в магазин за рисовой мукой. У нас кончилась рисовая мука, и он хотел купить ее, чтобы я могла приготовить обед. В магазине продавец, злобный коротышка, он мне никогда не нравился, никогда… Он отказался продать мужу муку. Муж положил деньги на прилавок и взял муку. Продавец пошел за мужем, говорил, что его деньги грязные. Швырнул деньгами в мужа. Наверное, он всегда моего мужа недолюбливал. Он швырнул ими в него, деньгами, и стал орать: не ходите больше никогда в этот магазин. Муж попытался с ним поговорить. Сказал: “Вы же знаете, что он не делал этого. Сотацу такого не делает. Это ошибка”. Но тот не желал ничего слышать. Просто взялся колотить моего мужа палкой, какой-то тростью. Начал первый, потом погнался за мужем. Муж попытался убежать, но другие схватили его, не давали подняться и колошматили, пока не приехала полиция. Полиция даже не стала выяснять, кто это сделал. Полицейские всем сказали: идите отсюда. Полиция решила, что это было правильно – то, что с ним сделали.

инт.: А в больницу его не взяли?

г-жа ода: В больницу его не взяли. У него отовсюду шла кровь. Он даже сам себя не помнил. То очнется, то забудется. Врач взглянул на него – открыл заднюю дверцу “скорой”, взглянул на него и говорит, что не примет его в эту больницу и пусть все знают, что он не сделает такую вещь для семьи Ода. Вот совсем не понимаю. Я вас спрашиваю, как такой человек может быть врачом? Моего мужа отвезли в другие места, где были настоящие врачи, в честную больницу, не такую, как эта. Там ему помогли. Столько лет прошло, а я больше никогда не обращалась в эту больницу, ни разу. И друзьям своим говорю: не обращайтесь туда. Она плохая.

инт.: Но главное, о чем я хотел спросить у вас, – про то, как Сотацу сказал Дзиро, что не делал этого.

г-жа ода: Мы не поверили Дзиро. Он всегда был трудным ребенком, в школе учился плохо, все время врал. В детстве был врунишкой, каждый день рассказывал что-нибудь такое, во что как-то трудно поверить. Все приходилось рассматривать под тремя разными углами, и даже после этого оказывалось, что это ложь. И вот ему втемяшилось в голову, что он в чем-то там убедит Сотацу. Мы ему не поверили. Вдобавок он выбрал самый неудачный момент, чтобы всем про это рассказывать. В больничной палате, когда мой муж при смерти? Он не умер, нет. Но он чуть не умер, побывал на грани. Дочь приехала из Токио только чтобы повидать отца, просто из-за его травм. Она не ходила на свидание к Сотацу. Она при этом присутствовала, и ей это тоже не понравилось – то, что Дзиро затеял. Не мы одни так…