Не опали меня, Купина. 1812 - Василий Костерин

В Европе мы сражались с королями и с армиями. Здесь же всё было по-другому. В России мы воевали, как выразился как-то де Сегюр, с классами, с партиями, с народом, с нацией, с их религией, с природой, наконец. Это были все мыслимые войны разом в одной. Отступала не только русская армия, отступала вся Россия. И было страшно: вдруг она по закону сжатой пружины нанесёт однажды смертельный, всё сметающий на своем пути удар. Но этого не случилось. Русские выбрали самый варварский способ ведения войны: они оставили нас на съедение неслыханным морозам, болезням и голоду. Наши европейские войны были соревнованием в военном искусстве между полководцами[19], а здесь началась национальная и религиозная война не на жизнь, а на смерть. Для русских мы были не противниками, а смертельными врагами. И сражаться оказалось во много раз труднее, храбрость и мужество не всегда помогали, ведь нас брали на измор.

И потом, против нас обернулось абсолютно всё: ошибки нашего командования и, как ни странно, — просчёты русского командования тоже; против нас обернулась болезнь императора, наши огромные обозы, а позже суровые ни с чем не сравнимые морозы и вьюги. Против нас обернулись варварство, суеверия и невежество русского простонародья и его искусственно раздутый патриотизм. Против нас была даже их водка. Французское вино скоро кончилось, и eau-de-vie du pays — крепкая русская водка с добавками каких-то ягод и трав — погубила немало наших солдат. Этот напиток сначала действовал возбуждающе, но потом непривыкшие к таким возлияниям французы засыпали у огня. Ночью же костёр гас, и они либо умирали во сне от холода, либо заболевали от переохлаждения. Главный хирург нашей армии Ж. Д. Ларрей вообще считал эту водку не алкоголем, а наркотиком.

Из заметок Жана-Люка Бамберже. «Первоначально, после форсирования Немана, наш император хотел взять Витебск и где-то там дать генеральное сражение. После этого, по его плану, Александр должен был запросить мира. А тогда уже повелитель Европы диктовал бы свои условия. Но после Витебска, несмотря на восьмичасовые уговоры главного интенданта Великой армии графа Дарю, предлагавшего перезимовать на месте и в следующем году начать новую кампанию, Наполеон принял решение пойти на Смоленск. После же взятия Смоленска наш император видел перед собой только Москву, которую он называл святым градом. Но этот город был призван погубить нас. Может, именно потому, что он — святой, его и не следовало захватывать. Для Наполеона Москва стала важнее Петербурга. Он хотел поразить Россию в ее мистическое азиатское сердце. Потом пришел бы черёд и северной столицы. Русские (Кутузов так же, как прежде Барклай де Толли) избегали генерального сражения. Нет, не зря сказал Александр, что он может отступать до Камчатки.

Интересно, что летом у них такая же жара, как у нас. В июле-августе мы страдали от жажды. Воды в колодцах не хватало. И не верилось, что зимой в России бывают страшные морозы. Но ноябрь того злосчастного года подтвердил, что зима у них лютая, не чета нашей».

Итак, русская армия остановились лишь в 170 километрах от Москвы, где и произошла знаменитая битва при Москве-реке или Бородинское сражение. Мне не довелось участвовать в нём. Мы остановились в Колоче, в монастыре. Император накануне битвы с белой колокольни монастыря осматривал поле предстоящего сражения. Вы бы видели его фигуру там наверху. Он стоял сосредоточенный, лишь изредка поглядывая вниз, и казалось, уже видит и начало, и конец великой битвы Великой армии. Потом я также взобрался на колокольню. Красота неописуемая! Ранняя осень, синева, золото, багрец и кое-где тёмная еловая зелень. А внизу, как букашки, двигаются колонны разноцветных солдатиков. Конечно, больше других выделялись гвардия и гренадеры, каждое сражение было для них праздником, и готовились они к нему соответственно.

Издалека виднелись синие мундиры, широкие белые ремни, крест-накрест стягивающие грудь, высокие меховые шапки с красными султанами. Это значило, что они готовы к бою, поскольку в походе султаны снимали, а на шапку натягивали чехол от пыли.

Мы были полны вдохновения! Наконец-то под руководством нашего императора мы сойдемся с русскими и казаками в отчаянной схватке. Никто не сомневался в нашей победе. Потом, думали мы, нас ожидает скорое заключение мира с Александром и заслуженный победный отдых в Москве…

Перед сражением удалось захватить в плен русского офицера. Наполеон пожелал увидеть его. Пленный держался спокойно и уверенно. На некоторые вопросы отвечал, на другие — отказывался. Наш император потерял к нему интерес и повернулся спиной. Один из наших сказал пленному: «А ну-ка крикни: „Да здравствует Наполеон!“» Офицер набрал в грудь воздуха и прорычал по-французски: «Да здравствует император Александр!» Наполеон обернулся, поморщился и махнул рукой. Офицера увели. А я вспомнил, что похожий случай произошёл позже во время триумфального возвращения Наполеона с острова Эльбы. На постоялом дворе кто-то из свиты императора потребовал от хозяина, чтобы тот крикнул: «Да здравствует Наполеон!» Хозяин же оказался сторонником Бурбонов и воскликнул: «Да здравствует король!» Кто-то бросился на него с обнажённой шпагой, но Наполеон, подняв руку, попросил хозяина просто выпить с ним вина, на что тот охотно согласился[20].

Но вернёмся к Москве. После сражения, которое мы считали генеральным, наш непредсказуемый противник оставил древнюю столицу. Кутузов опять украл у нас победу и сделал ставку на физическое изматывание и истребление Великой армии, что ему во многом удалось. Из первоначального полумиллиона удалось собрать за Вислой двадцать три тысячи солдат[21]. Впрочем, вы об этом читали.

Мы вышли из Колочи и двинулись к Москве. Это только звучит веско: «сражение при Москве-реке»! Или «поле битвы»! Вы бы видели это поле… То истоптанная, то взрытая ядрами и копытами земля, покорёженные пушки, окровавленные сабли, брошенные ружья… И трупы, трупы, трупы в застывших позах, по которым видно, что умерли они в страшных мучениях. То там, то здесь мы натыкались на валявшиеся в крови и грязи оторванные части тела: руки, ноги, изредка головы. Особенно тяжёлое впечатление производили обгоревшие трупы. Обугленные тела бравых солдат казались маленькими, почти детскими. Страшно было смотреть на поле, усыпанное телами в одинаковых мундирах: вот лежит выкошенный под корень картечью Семёновский полк, а дальше, судя по форме, густо разбросан по дымящейся земле полк Литовский. В стороне сотня русских пленных копала неглубокие могилы, лишь бы скорее присыпать землёй начавшие разлагаться трупы.