Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева - Владимир Исаакович Соловьев

в действие весь мощный аппарат органов государственной безопасности совместно с армией. А это значит, что, работая секретарем партии по социалистическим странам, главным образом по тем, которые составляют оборонительный пояс советской империи, Андропов уже выполнял часть, причем наиболее ответственную часть, функций, которые достались ему, когда он стал председателем Комитета государственной безопасности. Назначение на этот пост — естественное и логическое продолжение предыдущей деятельности, и кремлевские вожди, направив его в КГБ, учли не только личные качества секретаря ЦК, но и выполняемые им прежде обязанности. Так новое назначение Андропова, подобно предыдущим, оказалось не переводом на совершенно новую работу, а расширением прежних функций и полномочий. Усмирительные, жандармские функции, которые Андропов выполнял по отношению к восточноевропейским народам, он должен был теперь на новом посту выполнять по отношению ко всем другим народам Союза Советских Социалистических Республик, включая русский, но прежде всего нерусским. Между прочим, ту же неумолимую логику легко обнаружить и в назначении, спустя еще 15 лет, председателя Комитета государственной безопасности руководителем Советского Союза. К концу 70-х годов он фактически уже стал им, превратив опальный при Хрущеве орган в такой же всесильный, как при Сталине, хотя и без сталинского размаха террора. Самоназначение главного жандарма главой государства окончательно обнажило полицейскую структуру Советского Союза. Поэтому перевод Андропова в тайную полицию в 1967 году, а точнее, годом раньше был его счастливым билетом, который выпал ему, однако не по случайности, а по заслугам.

Назначение Андропова в КГБ означало, что нужда в этом ведомстве пересилила в кремлевских вождях страх, что ввиду обширности исполняемых функций — включая тотальную слежку за советскими гражданами, в том числе и за обитателями Кремля, охрану границ, шпионаж за границей и даже контроль над армией — оно может в конце концов опять превратиться в государство в государстве, как уже не раз случалось. Правда, попытки Берии и Шелепина противопоставить тайную полицию партийному аппарату были вовремя пресечены — по-видимому, Брежнев и его коллеги надеялись и на этот раз в случае необходимости принять экстренные меры против нового главы КГБ. Однако, как показало время, они не учли множества приходящих обстоятельств — прежде всего, что Андропов извлечет урок из неудачного опыта предшественников. Назначение в КГБ было и в самом деле его счастливым билетом в кремлевской лотерее и одновременно — несчастным для тех, кто надеялся этим назначением положить конец политическим колебаниям первых послехрущевских лет. Воспользовавшись знаменитой формулой Карла Маркса, можно сказать, что Брежнев и его коллеги сами вырастили своего могильщика.

В отличие от всех предшественников на посту шефа тайной полиции, Андропов обладал даже чувством юмора, несколько, правда, зловещим для тех, на кого он был обращен. Одной из первых жертв этого юмора пал представитель английской торговой фирмы, подданный Ее Величества Королевы Великобритании Микола Шарыгин-Бодуляк, украинец по происхождению. Его арестовали в Москве по подозрению в шпионаже. Однако на первом же допросе следователь КГБ цинично заявил:

— Обвинение — ерунда. Подпишите обязательство поработать для родины, и милости просим — обратно в гостиницу.

Около полугода продолжались уговоры, перемежаемые угрозами отдать под суд по обвинению в измене родине, хотя родиной Миколы была Англия, куда его вывезли еще ребенком. Однажды следователь предупредил, что с ним будет говорить председатель Комитета государственной безопасности. Заключенного повели по этажам и переходам. В огромном кабинете ему был задан один только вопрос:

— Ну как, еще не передумали? Все еще отказываетесь поработать для родины?

— Моя родина — Великобритания, — тихо ответил Микола.

— Ну что ж, тогда судить! — сказал Андропов невысокому мужчине, который стоял рядом. — Уведите.

— Но он действительно английский гражданин, — тихо возразил помощник.

И когда Миколу уже выводили из кабинета, до него донесся ответ Андропова, произнесенный достаточно громко, чтобы его услышал заключенный:

— Я надеюсь, английская королева не объявит нам войну из-за Шарыгина…

Он оказался прав — английская королева не объявила Советскому Союзу войну и Микола Шарыгин-Бодуляк отсидел в лагерях строгого режима и тюрьмах “десятку" за шпионаж, а по освобождении еще несколько месяцев отчаянно боролся за возвращение в Англию — ему навязывали советский паспорт, с тем чтобы он остался на “родине".

Не знай мы Андропова ближе, нам бы ничего не оставалось, как гадать — зачем ему понадобилось улыбаться крымским татарам перед тем, как возглавить крестовый поход против них, шутить над человеком, которого отправлял в длительное заключение. Но вспомним Венгрию: Андропов — это жандарм в смокинге, в белых перчатках, с иезуитской улыбкой на устах. В наши задачи входит скорее его политическое жизнеописание, чем психологический портрет — поэтому отошлем читателя к Достоевскому с его иезуитами из подполья: там он найдет верный ключ к постижению “загадочной русской души“ нового кремлевского вождя.

Роль Андропова в Чехословакии схожа с той, какую он сыграл в 1956 году в Венгрии, несмотря на коренное отличие Пражской весны от Венгерской революции. В Чехословакии не было ни уличных боев, ни охоты за сталинистами и линчевания их на перекрестках и площадях, ни осквернения памятников советским солдатам, ни даже грубых антисоветских лозунгов. Это была самая корректная, самая джентльменская революция в советской империи, что объяснялось и учетом чехами и словаками опыта предыдущих восстаний против русского господства, и их усредненно-европейским уравновешенным, в отличие от венгров и поляков, национальным характером. И вот именно на эту особую революцию и был наложен венгерский стереотип, вытекающий из посольского опыта Андропова 1956 года. А так как стереотип и реальность не совпадали, то Комитет государственной безопасности стал в срочном порядке подгонять одно к другому. Естественно, что при этом наиболее резким изменениям подверглась чехословацкая реальность.

Уже на встрече между партийно-правительственными делегациями Чехословакии и Советского Союза в пограничном словацком городке «Чиерна-над-Тиссой член советского Политбюро, украинский партийный босс Петр Шелест предъявил руководителю Пражской весны, “политику с грустными глазами" Александру Дубчеку, листовку с призывом отторгнуть Закарпатскую Украину от СССР — ее будто бы отпечатали в Чехословакии и забросили в Советский Союз. Впрочем, фальшивка была столь откровенной, что на следующий день Шелест вынужденно извинялся.

Потом последовало сообщение, будто разведка Восточной Германии перехватила письмо Симона Визенталя, в котором директор Еврейского центра в Вене по расследованию преступлений нацистов признавался, что Пражская весна — дело рук сионистов. Ничего подобного Симон Визенталь, естественно, никогда не писал и писать не мог.

А недалеко от города Соколова в Северной Богемии был обнаружен склад оружия, которое американцы будто бы подбросили для чехословацкой контрреволюции. Правительство Чехословакии отнеслось к находке со всей серьезностью, догадываясь, кто за всем этим стоит и к чему клонится дело. Оружие