Коготь и цепь - Анастасия Машевская

– Мы клянемся следовать за тобой, охранять тебя, держаться тебя и почитать, равно как всех твоих предков! – Один за другим воины, лекари, каптенармусы опускались на колени, подхватывая слова обета. – Меч в твоей руке остр, и это – мы! Щит в твоей руке прочен – и это мы! Вера в наших сердцах крепка – и это ты! Преданность в наших делах сильна – и это ты! Мы возлагаем священный долг защиты края на твои плечи! Мы отдаем свою жизнь для защиты края – в твои руки! Пусть!

– Пусть!

Весь лагерь замер, коленопреклоненный. Только спешившийся Русса недвижно стоял напротив и глядел прямо на сестру.

– Пусть, – отозвалась Бансабира на клятву орды. Подошла к брату вплотную, выпачканными в крови отца пальцами мазнула по щеке и не глядя пошла вперед. Русса обернулся вслед сестре, сделал несколько шагов, поймал за руку и заставил посмотреть на себя. В глазах – и черных, и зеленых – стояли слезы. Русса задрожал в плечах, Бану поняла, что брат не сдержится. Она притянула его голову, наклоняя мужчину, прижала к груди.

Каменными пальцами Русса вцепился в плечи сестры, хватаясь так, будто пытался удержаться за нее, как за стену, чтобы не упасть. Бансабира гладила черные грязные волосы надломленного, почти опустившегося на землю брата. Когда-то, когда она была маленькой, она вот так же цеплялась за Руссу в своих мыслях, и это придавало ей сил. Теперь ее черед.

С тоской, любовью и немыслимой болью, которую могли разделить только эти двое, Бану прижала голову согбенного крепче, затем отстранила, посмотрела в глаза, провела пальцем по щеке, оставляя еще один, едва заметный красноватый след. Отвела глаза и пошла вдаль от лагеря. Больше невыносимо находиться среди людей.

– Поставьте мне шатер рядом с отцовским и займитесь подготовкой тела. Тана Сабира надо доставить на север, – приказала не оборачиваясь.

За спиной танши Русса ударил себя в грудь и упал на колено вместе с остальными:

– Я присягаю тебе, сестра! Я клянусь тебе в верности!

Бану сделала непонятный жест рукой, не чувствуя ног, которые переставляла безотчетно. Когда она удалилась на несколько шагов, лагерь поднялся с колен.

Создалось впечатление, что с отдаления тану на биваке занялась суматоха. Только Гистасп стоял недвижно, неотрывно глядя вослед юной госпоже. Там, в шатре, у трупа Сабира, он так и не нашел слов утешения и поддержки, вполне искренне переживая как смерть Свирепого, так и горе Матери лагерей. Он даже не посмел дотронуться до вздрагивающего плеча. Ничего не сделал. Вышел и провозгласил весть, заставив таншу тем самым как можно быстрее взять себя в руки и выйти к людям. Взвалил на ее плечи ношу еще больше той, что тану и так приходилось тащить изо дня в день.

Несмотря на то что Бансабира была полноправной тану Пурпурного дома, прежде Гистасп мог позволить себе маленькие вольности в общении – танша располагала сама, да и всегда оставалась мысль, что есть нечто большее, чем она, есть тан Сабир. Но теперь выше ее в Пурпурном танааре нет никого. Бансабира Изящная стала главой самого крупного надела в стране, даже после войны самого большого воинства, и, как ни крути, мысленно ухмыляясь, признавал Гистасп – самой лучшей разведки.

Бансабире придется провести реорганизацию всех войск, во многом разобраться, освоить управление. Он бы хотел помочь ей, но не имел права претендовать на роль наставника или помощника в подобных делах. Гистасп не принадлежал прямой танской ветви и понимал, что его шансы удержать прежние позиции не так уж и велики, когда солдат у тану больше не пять тысяч, а сорок. Да и то, что Сабир погиб на охоте, когда рядом был только он, Гистасп, явно бросало тень на его имя.

Мужчина едва слышно вздохнул. Жаль, ему так и не удалось добиться безоговорочного доверия танши. Оставалось надеяться, что она не забудет его участия в походе, – он редко знавал людей такой крайней честности в общении. Личное и деловое Бану не путала никогда и никогда не смешивала: на войне нельзя быть честным, говорила танша каждым поступком, но в отношениях нельзя лгать. И он тоже не солжет, не обманет. Ведь, честности ради, время, проведенное рядом с Матерью лагерей, было по-настоящему интересным.

Он мог бы пойти за ней сейчас, уверенный, что тану не прогонит. Хотя, конечно, наверняка не скажешь – ее решения удавалось предугадывать далеко не всегда. Но Гистасп не пойдет, не станет усложнять все еще больше. Бансабира не верит ему до конца, возможно, потому, что он никогда не понимал, когда надо провожать глазами, а когда идти рядом.

У Бансабиры не было счастливого детства, цветущей юности, не будет и беззаботной молодости, осознал мужчина. Она не знала толком любви матери, заботы отца, насмешек старшего брата; не влюблялась и, скорее всего, не заводила друзей. Она жила одной целью, навязчивой и безумной, одержимая долгом и отчаянием. На нее было больно смотреть.

Просто тану никогда не смешивала деловое и личное. Не знала, что в бурной реке жизни, как и в огненной реке войны, можно не только твердо стоять на двух своих, как бы силен ни был поток, но и плыть по течению – ведь как ни сопротивляйся, оно несет тебя вперед.

За четверть часа она добралась до обрыва плато. Пока ей устанавливают шатер, можно посидеть вдалеке ото всех. Когда лекари закончат омывать тело Сабира, Лигдам придет за ней. Все ведь видели, куда танша ушла.

Опустилась на прохладную землю, обхватила руками лоб: подобных чувств она не испытывала с того дня, когда Гор сломал Астароше колено. Но даже тогда ей не было так страшно.

Далеко на горизонте тлеющим углем мерцал осколок закатного солнца, заливая небо желтоватыми, лиловыми и свинцовыми пятнами. В Ясе в очередной раз воцарялся переходный час Матери Сумерек.

Рано утром Бансабира велела Лигдаму и телохранителям собрать в ее шатре всех тысячников и десятитысячников. Вся армия Пурпурного дома собралась наконец в одном месте. Мужчины, входя, кланялись с серьезными, сосредоточенными лицами. Наскоро рассаживались в шатре, не сводя глаз с молодой и теперь единственной госпожи.

– Доброго всем утра, – поприветствовала танша сухо. – Вашу клятву я приняла вчера, а для прочих формальностей сейчас не время и не место. Что бы ни случилось в Гавани Теней, как бы дальше ни развивались события, мы выходим из Бойни Двенадцати Красок бесповоротно.

Она наследует не только надел, сообразили командиры, вслушиваясь в каждый звук. Она наследует желания Сабира, его цели, волю, будто его самого. Он, защитник Пурпурного дома, дал слово покинуть поле брани после разгрома Зеленого танаара и разграбления дворца. Теперь она, как защитник Пурпурного дома, держит это слово, как если бы оно было сказано ею самой.

– Мы достигли отношения ненападения с двумя домами, взыскали контрибуцию с еще двух, забрали у раману Тахивран главное оружие, которым она вела войну, взяли пленных. Дележ подождет до возвращения на родину. Русса, Гистасп и Отан поедут со мной вперед с телом отца, его надо как можно скорее доставить в семейный склеп. Остальные выйдут следом. Ответственным за отход будут Гобрий и Махран. – Бансабира перевела глаза на последнего. Махран, единственный сын погибшего Доно-Ранбира, ее кузен и один из командиров разведки отца, сухощавый и неприметный, напоминал ей чем-то Рамира. – Кто-то из родственников Сабира Свирепого должен быть с такой ордой при отходе. Из нас троих ты подходишь лучше других, надеюсь, твой отряд обеспечит безопасность при переходе, – ровно закончила женщина.