Последний вечер в Лондоне - Карен Уайт

Я остановилась и взглянула на нее, стараясь расшифровать эмоции, промелькнувшие на ее лице.

– Ты когда-нибудь теряла человека, которого любила? – спросила Прешес, и я поняла, что она говорит не о людях, в которых я ошиблась или которых оставила в прошлом. А еще задалась вопросом, не одна ли это из тех мелочей, которые она обычно подмечает?

– Да, – проговорила я. – Много лет назад.

Она кивнула.

– Тот, кто утверждает, что время лечит, – лжец. Горе – как призрак, не правда ли? Всегда следует за нами.

У меня защипало глаза.

– Извините, – произнесла я еще раз и встала, придерживая столик. – Я пойду. Было приятно с вами познакомиться.

– До свидания, Мэдди. Будь любезна, захвати чай и скажи всем, что я немного отдохну. Мы снова поговорим завтра после обеда. Тогда мы сможем поговорить об одежде. И как она изменила мой мир.

– Но…

Я остановилась. Прешес закрыла глаза, и, несмотря на то, что она не могла, пожалуй, так быстро заснуть, мне стало ясно, что с разговорами закончено.

Поняв, что освободилась, я подошла к двери, затем обернулась и снова взглянула на нее, восхищаясь прекрасными чертами ее лица и изумляясь историям, которые, я знала, прятались за этими закрытыми глазами. Горе – как призрак.

Да, там было множество историй. И я надеялась, что у меня будет время услышать их все.

– До завтра, мисс Дюбо, – сказала я ее неподвижной фигуре, а затем тихо закрыла за собой дверь.

Лондон

февраль 1939 года

Засвистел чайник, и Этель Молтби бросила по ложке концентрированного бульона «Боврил» в две чашки. Балансируя с чашками в руках, она старалась двигаться грациозно, не проливая ни капли, ставя одну ногу прямо перед второй, с ритмической точностью диктора «Би-би-си» по радио. Она почти не обращала внимания на то, что говорил этот человек, прислушиваясь к тому, как он говорил и насколько отчетливо он проговаривал слова.

Именно ради совершенствования произношения она со своей соседкой по комнате Прешес Дюбо раскошелилась на дневной сеанс кинофильма, который они уже смотрели в прошлое воскресенье, – «Леди исчезает». Тембр Маргарет Локвуд – вот к чему стремилась и чему обучалась Этель с тех самых пор, как она, двенадцатилетняя девочка, внезапно поняла, что йоркширский акцент всегда будет возвращать ее в мир стирки и штопки ее матери.

Этель аккуратно поставила чашки на небольшой стол возле кухонной плиты, который они использовали, чтобы есть, складывать почту и наносить макияж. Прешес громко чихнула, и Этель бросила на свою подругу встревоженный взгляд.

– Вот. Сейчас я уложу тебя в постель, положу на грудь горячий компресс и приготовлю тебе куриный бульон. Но сначала сбегаю в аптеку, куплю порошок «Сефоз». Поднимет на ноги в мгновенье ока – так говорят в рекламе.

Прешес чихнула, пристально глядя на свой «Боврил».

– Эх, если бы это был сладкий холодный чай, мне бы стало гораздо лучше. Но никто во всей этой стране, похоже, не знает, как его правильно готовить. Как только выздоровлю, научу тебя, чтобы хотя бы один человек знал.

– Жду не дождусь, – произнесла Этель. – А теперь, будь добра, выпей свой «Боврил» и тут же будешь в полном здравии.

Достав фланелевое покрывало и уложив Прешес в постель, Этель закрепила булавкой на голове шляпу. Застегивая пуговицы добротного шерстяного пальто, она бросила взгляд на свисающую с вешалки небольшую дамскую сумочку в форме коробки. Золототканые листья прорастали на темно-зеленом бархате, сверху крепилась такая же золотая веревочная ручка. У нее чесались руки потрогать сумочку, и вот она уже держала ее в руках и поглаживала мягкую ткань. Она постоянно касалась приятных на ощупь тканей в Доме Луштак, куда они с Прешес только что устроились в качестве моделей, но никогда не встречала сумочек, ни отделанных бархатом, ни в форме коробки. И уж, конечно же, она никогда не встречала чего-то столь изысканного в их квартире.

– Откуда она? – спросила Этель, повернувшись с сумочкой в руках, не в силах скрыть обвинительных ноток в голосе и перестать поглаживать мягкий бархат.

– Правда же, прелестная? Мадам Луштак повторила дизайн сумочки Эльзы Скиапарелли с показа прошлого сезона. Я не смогла удержаться. Заплатила за нее пять шиллингов, но если бы мы пользовались ей вместе, то вышло бы вдвое дешевле.

Прешес с надеждой посмотрела на Этель.

«Пять шиллингов!» – едва не вскрикнула Этель. Она не раскрыла рта, но ее пальцы никак не могли прекратить поглаживать мягкий бархат. Она представила себе, насколько нарядной будет выглядеть на улице, когда побежит в аптеку с этой прекрасной сумочкой, висящей на сгибе локтя.

– Ну, думаю, если ты так на это смотришь… – Она улыбнулась Прешес, приподняла подушки на кровати, не выпуская бархата из рук. Даже с красным носом и потускневшими глазами Прешес была прекрасна. Ее длинные золотые волосы – лишь самую малость светлее волос Этель – ниспадали на плечи, отражая свет прикроватной лампы; ее глаза, пусть влажные и воспаленные, были невероятного светло-голубого оттенка и казались бы ангельскими, если бы не находились на резко очерченном, точеном лице Прешес Дюбо.

– Ну, тогда я пошла.

Этель сбежала по трем лестничным пролетам, вдыхая запах вареной капусты и сосисок, перемешанный с другими кухонными ароматами, витающими, словно вонючий туман, по коридорам и лестницам их подъезда. У нее появилась привычка задерживать дыхание, сбегая на нижний этаж, чтобы не впитывать запахи рабочего класса. Она понимала, что профессия «бельевой прищепки» – как мадам Луштак называла своих моделей – в суждении большинства людей казалась весьма далекой от порядочности, но ей это представлялось гораздо благородней, чем стирать чужое белье. А если она продолжит заниматься речью и манерами, то когда-нибудь это изменит все к лучшему.

Она выскочила на улицу и сделала глубокий вдох. Несмотря на то, что было холоднее обычного, солнце отважно пробивалось сквозь нерешительные серые облака, а ледяной ветер удерживал гадкий туман на расстоянии. Пройдя четыре квартала, Этель остановилась, подождала, когда проедет красный автобус и два черных кеба, а затем перешла на главную улицу. Она вдруг поняла, что держит руку согнутой в локте, чтобы прекрасная дамская сумочка раскачивалась у нее на запястье во время движения, а золототканые листья отражали слабый солнечный свет. Ей хотелось верить в то, что все смотрят на нее – подняв голову и расправив плечи, она целеустремленно шла вперед, делая вид, что весь остальной ее наряд соответствует экстравагантности сумочки. Несмотря на свои поношенные – хоть и начищенные – туфли и вышедшее из моды пальто, она воображала, что могла бы быть Бетт Дэвис из кинофильма «Опасная».

Этель набрала все необходимое, затем аккуратно положила сумочку на прилавок и отсчитала монеты. Когда она брала протянутый пакет, аптекарь, пожилой мужчина, чья лысая голова была столь же круглой, как и его живот, произнес: