Когда-то там были волки - Шарлотта Макконахи

женщина, и из разных концов зала раздается одобрительный ропот. — Или вам потребуются невинные жертвы, чтобы признать, что ваш «эксперимент» провалился?

— Вероятность нападения волка на человека практически равна нулю, — заверяет слушателей Эван. — Это осторожные, привязанные к своей семье, добрые создания. Нас напрасно приучили бояться их.

— Это ложь, сэр, — говорит фермер. — Хищников потому и боятся, что они опасны, оттого на них и охотятся. Мои предки рисковали жизнью, чтобы освободить эти земли от жестоких тварей, а теперь вы хотите снова подкинуть их к нашему порогу. Нам что теперь, не выпускать детей из дома?

Толпа сердито гудит и размахивает плакатами. Если Эвану какое-то время и удавалось удерживать внимание присутствующих, то теперь он быстро теряет свои позиции.

Я встаю.

— Я скажу вам, что на самом деле опасно, — говорю я. — Распространять ни на чем не основанный страх.

Выступающий фермер поворачивается посмотреть на меня, так же как и сотни других людей. Гневное выражение лица Энн, сидящей на сцене, при других обстоятельствах могло бы показаться комичным.

— Если вы действительно думаете, что волки — кровавые убийцы, то вы просто слепы, — продолжаю я. — Это мы, люди, убийцы, поскольку лишаем будущего своих детей. Мы — чудовища.

В полной тишине я сажусь на место. В помещении, кажется, понижается температура.

Я перевожу глаза на мужчину у двери. Он смотрит на меня, и я понимаю, что он обшаривал взглядом толпу, потому что увидел опасность во мне. Угрозу подрыва основ.

Я проталкиваюсь через задние двери, и они захлопываются за мной. Воздуха не хватает. Руки дрожат.

Остальные выходят через другие двери и стремительным потоком направляются к парковке. Я опираюсь спиной о кирпичную стену и смотрю на серебряную луну. Странная тяга к ней одновременно может и растревожить, и успокоить меня. Крупная фигура загораживает мне вид. Я не могу разглядеть лица, но понимаю, что это тот самый фермер, который выступал, которому остальные доверили говорить от их имени. В дополнение к впечатляющим усам у него еще и густые остроконечные ресницы.

— Рэд Макрей, — представляется он, протягивая мне руку.

Я пожимаю ее.

— Инти Флинн.

Вообще-то я Рэй, но все зовут меня Рэдом. Я решил представиться, поскольку вы еще много раз услышите мое имя.

— И почему у меня такое чувство, что мне это будет не в радость?

Рэд наклоняется вперед, чтобы я могла видеть его лицо, скрытое тенью от козырька кепки. Обветренное, с грубой кожей, оно казалось бы привлекательным, если бы не выражало презрения.

— Потому что, если ваши волки попытаются цапнуть хоть одну из моих овец, я соберу людей, мы отправимся в лес и не остановимся, пока не перебьем всех этих тварей, цедит он сквозь зубы.

— Звучит так, словно вы ждете не дождетесь подходящего случая, Рэд.

— Может, так оно и есть.

В следующей за этим тишине я оцениваю его, как он и рассчитывает. Но вижу я больше, чем он может себе представить. Я встречала подобный типаж так много раз, что, пожалуй, рассмеялась бы, если бы не понимала, какая опасность исходит от разъяренного мужчины; впредь я такой ошибки не совершу.

Я отрываюсь от стены и выпрямляюсь.

— Вы говорили на собрании так, словно решение о проекте еще только обсуждается. Тогда как в действительности оно уже принято. Волки находятся под защитой. Только начните на них охотиться, и мигом попадете в тюрьму. Я об этом позабочусь.

Рэд вскидывает козырек и уходит прочь.

Я замечаю другого мужчину — того, которого видела утром; сильно хромая, он быстро шагает по улице. Травма, видимо, либо совсем недавняя, либо очень тяжелая: каждый шаг доставляет ему боль, и мне, наблюдающей за ним, тоже.

— Эй, погодите! — окликаю я его и бегу следом.

Он оглядывается и, узнав меня, останавливается.

— Как поживает лошадь?

— Хозяева решили ее прикончить.

Я внимательно смотрю на его лицо: уж не морочит ли он мне голову? Но ничего такого не замечаю.

— Когда?

Мужчина бросает взгляд на часы.

— Скоро. Наверно, сейчас. Может быть, уже. Я киваю и поворачиваюсь к своей машине. Потом останавливаюсь.

— Вот черт, — роняю я. — Где они живут?

— И что вы собираетесь делать, детка? Прикатить туда и остановить их?

— Конечно. Может быть. Так где они живут?

Немного подумав, он снова направляется к своему пикапу.

— Вы не найдете в темноте. Поехали.

Я узнаю, что ферма у Бернсов огромная и одна грунтовая дорога ведет к дому, а другая к конюшням. Это и весь разговор, который удается поддержать в машине. Не считая обмена репликами:

— Я Дункан Мактавиш.

— Инти Флинн.

У Дункана старый двухместный пикап, весь в пыли и паутине, заваленный грязными инструментами. Приходится ехать с опущенным стеклом, потому что сдохшая где-то в двигателе крыса воняет немилосердно, а кондиционер не работает. К тому времени, когда мы приехали на место, кончик носа у меня заледенел. Утренняя веселость Дункана, похоже, полностью испарилась. Он молчит и о чем-то сосредоточенно думает.

В конюшнях зажжен свет, и в тени горы окна кажутся горящими глазами.

Около стойла с давешней лошадью топчутся три человека, и она очень даже жива, только глаза беспокойно бегают. Я представляюсь чете Бернсов. Стюарт — высокий мужчина, обладатель огромного брюха, которое угрожает сорвать пуговицы с рубашки. Могучие плечи, мясистое, но симпатичное лицо, из-под кепки выглядывают волосы пыльного цвета. Лэйни Бернс, в противоположность великану-мужу, миниатюрная, совсем крошечная женщина, однако она неожиданно крепко жмет мне руку. Третьего человека я уже знаю: это Амелия, наш ветеринар, и у нее при себе сумка, в которой ясно виден шприц. Все трое приветствуют Дункана, маячащего позади меня, и тот объясняет, что он всего лишь привез девушку, а у него самого здесь никаких дел нет.

— Это Инти спасла сегодня вашу лошадь.

Все немедленно проявляют ко мне интерес.

— Значит, мы ваши должники, — говорит Стюарт. — Эта растяпа, — он указывает на жену, не глядя на нее, и Лэйни краснеет, — не может толком запереть ворота загона, и по ее милости нам теперь придется лишиться кобылы. Но по крайней мере, благодаря вам, мисс Флинн, туша не пропадет, а пойдет на корм собакам.

— Вот потому я и приехала. Не надо ее усыплять. Амелия говорит, что связке на передней ноге каюк.

— Я не совсем так сказала, Стюарт, — поправляет его ветеринар. — Я сказала, что она порвана.

— Но на лошади ведь больше нельзя будет ездить верхом, верно?

— Да, долгое время.

— А если дать ей отдых и подлечить, она поправится? — спрашиваю я.

— Может быть, — отвечает Амелия. — Скорее всего, она никогда не