Умереть на сцене - Ирина Комарова

Право же, какое удовольствие можно получить от свары режиссера с осветителем, который направлял свои прожекторы, по мнению Андрея Борисовича, совершенно не туда. А едва Чацкий с Молчалиным продолжили, Рестаев снова вскинулся:

— Нет, Олег, нет! Я не вижу, что ты нервничаешь! Это Алеша спокоен, он на своей территории, у него все в порядке, ему не о чем волноваться! А ты только приехал, ничего не понимаешь, не можешь поверить, что девушка тебе не рада! Да еще Молчалин тут разгуливает! Ты его не хочешь видеть, он тебе противен, но ты не можешь упустить момент попробовать разобраться! Неужели это действительно соперник? Ты ни в чем не уверен, бесишься, язвишь от беспомощности, уже не скрываешь, что считаешь его ничтожеством! Но не можешь пробиться через это любезное высокомерие и бесишься еще больше! Темперамент, Олег, темперамент!

А через несколько минут напустился уже на Молчалина:

— Алеша, мне от тебя не равнодушие нужно! Ты не дурак, ты прекрасно видишь, что Чацкий пытается тебя оскорбить, ты мог бы оскорбиться, но не считаешь нужным это делать. Он слишком мелкая фигура на твоей доске, понимаешь? И в партии, которую ты разыгрываешь, его можно не учитывать. Так, забавный человек, суетится что-то, руками машет… не понимает, что серьезные дела так не делаются. И почти ленивая мысль — потратить, что ли, пару минут, объяснить этому недоразумению кудрявому, как умные-то люди действуют… Понимаешь?

Хм, странно. Насколько я помню классическую трактовку этого произведения, Чацкий считается героем благородным и вызывающим уважение, а Молчалин — мелкий подонок и приспособленец. В той версии спектакля, которую я смотрела в свое время, эта сцена выглядела несколько иначе: Чацкий прямо-таки грохотал, изливая негодующее презрение, а Молчалин, ежась и подобострастно улыбаясь, неуверенно лепетал свои реплики, когда Чацкий-громовержец великодушно делал паузу, дозволяя и ему открыть рот. Именно так и было, я хорошо помню. Рестаев же добивается совсем другого результата — Чацкий, осыпающий колкостями снисходительно улыбающегося Молчалина, выглядит почти нелепо!

— Олег, не засиживайся на стуле! Вскочил, сделал шаг, схватился за спинку, переставил стул, снова вскочил… Алеша, а ты, наоборот, сложил руки на груди и наблюдаешь!

Короткой пятиминутной сценой они занимались почти час, и если вначале Рестаев еще косился в мою сторону, то, увлекшись, он очень быстро забыл о моем существовании.

А я все больше скучала. Повторять по тридцать раз на разные лады одну и ту же фразу, да еще выслушивать довольно язвительные комментарии Андрея Борисовича… бедные артисты. У нас, частных сыщиков, жизнь и приятнее, и интереснее!

Наконец Рестаев объявил короткий перерыв, предупредив:

— Уварова и Кострова, приготовьтесь!

Плеснул в одноразовый пластиковый стакан воды из литровой бутылки без этикетки, сделал пару глотков и вспомнил про меня:

— А вы пить хотите?

— Нет, спасибо, — отказалась я. В зале было совсем не жарко, и с артистами на сцене я битый час не перекрикивалась, так что пить действительно не хотела.

Он молча кивнул, допил воду, смял стаканчик и бросил его в стоящий на полу пакет. Я открыла было рот, чтобы продолжить светскую беседу, но Рестаев громко хлопнул в ладоши и крикнул:

— Галя, Александра! Продолжаем!

То есть что, попили водички и перерыв закончился? Суровые, однако, нравы в нашем драмтеатре!

На сцену вышла платиновая блондинка в голубом шерстяном платье, расшитом по вороту серебряной нитью, и голубых же, точно в цвет платью туфельках на невероятно высоком каблуке. Причем, надо отдать ей должное, двигалась она на этих ходулях легко и изящно. Следом за ней выкатилась слегка полноватая девушка: тоже блондинка, но чуть темнее, не такого эффектного оттенка. Платье на ней было попроще, и туфли, хотя и вполне приличные, выглядели скорее удобными, чем красивыми. Да, с первого взгляда понятно: Софья Фамусова и Лиза, барышня и служанка, не перепутаешь. Но, как ни странно, рядом с холеной красавицей Софьей незатейливая Лиза, которую можно было назвать не более чем симпатичной, совершенно не терялась. Ее очень красила жизнерадостная улыбка на круглом лице, и вся девушка была такая сдобная, такая аппетитная…

— Давайте первый акт, пятое явление! — скомандовал Рестаев. — Александра, начинай: «Ну вот у праздника!»

Актриса кивнула режиссеру и отступила на пару шагов в глубину сцены. Повернулась к Софье… и руками всплеснула уже Лиза.

— Ну вот у праздника! — зазвенел ее голос. — Ну вот вам и потеха!

Распекая барышню, девушка все время что-то делала: то поправляла Софье воротничок, то переставляла стул, то перекладывала книжку… двигалась она легко, красиво, и наблюдать за ней было одно удовольствие.

Софья вяло отмахивалась от трескотни служанки, смотрела задумчиво в нарисованное окно и отвечала очень тихо, так что я едва могла расслышать.

— Галя, что такое? — недовольно повысил голос Рестаев. — Тебя уже в третьем ряду не слышно!

— В горле пересохло, — мило улыбнулась артистка. Повернулась направо и попросила: — Алеша, дай воды.

Из-за кулисы выскочил Молчалин с маленькой бутылочкой «Перье» и стаканом. Ловко, словно официант с многолетним стажем, открыл бутылочку, наполнил стакан на две трети и с легким поклоном протянул вперед. Выглядело это словно продолжение сцены из спектакля: именно так Молчалин подал бы стакан воды Софье.

Почему-то только теперь я сообразила, что Софью играет жена Рестаева. Ну что ж, эффектная женщина, понятно, почему он ради нее со второй женой развелся. Хотя, с моей точки зрения, иметь женой ту же Лизу было бы гораздо приятнее. Она выглядит как-то… теплее, что ли. И веселее, да и сексуальнее, если на то пошло! Но это с моей точки зрения, а я не мужчина, у них головы как-то по-другому устроены.

Кострова жадно, в два глотка осушила стакан и весело объявила:

— Теперь гораздо лучше. Алеша, оставь пока бутылку здесь.

Молчалин послушно выставил бутылочку и стакан на стол и молча скрылся за кулисами.

Прошло еще полчаса… актрисы перебрасывались репликами, и, должна сказать, мне снова стало интересно. Обе девушки были превосходны — жизнерадостная хлопотливая служанка и изнеженная барынька, позволяющая этой служанке высказывать свое мнение и даже слегка поругивать, поскольку она барынька добрая и даже просвещенная…

В какой-то момент Софья сделала шаг, ойкнула, оступившись, — еще бы, на таких-то каблуках — подняла голову и спросила громко:

— Что случилось? Почему свет выключили?

— Что значит «выключили»? — растерялся Рестаев. — Галя, ты о чем?

— Темно, — четко выговорила она и упала. Не опустилась на пол, как можно было от нее ожидать, медленно и грациозно, а именно упала. Рухнула, как подрубленная, глухо стукнувшись головой о сцену, и замерла неподвижно, в нелепой и некрасивой позе.

Все, что произошло дальше, было очень быстро, шумно и суетливо. Лиза взвизгнула и мячиком отпрыгнула в сторону. Молчалин, который так и продолжал все это время маячить рядом с правой кулисой, ахнул и бросился к женщине, подсунул ладонь ей под голову: