Кутюрье Смерти - Брижит Обер

Все отпили по глотку кофе. Каро поставила свою чашку.

— И все-таки такого еще никогда не было! А когда так много народу…

— В гараже у нас сейчас только чужие машины…

— Ничего удивительного. Немцев — куда ни плюнь!

— Ты забыл еще про две тысячи американских моряков, которые сойдут завтра на берег!

— Ага-а-а… Послушай-ка, Эльза, марш в косметический салон — намечается работка!..

— Идиот!

Посреди раскатов всеобщего хохота Марсель в который раз подумал, что полиция выставляет себя в смешном свете.

Ночью в субботу три пьяных моряка, что шатались рядом с портом, распевая «I will survive»[7]решили поиграть в футбол, наткнувшись на то, что они приняли за огромный мяч. Учитывая степень опьянения, они далеко не сразу уразумели, что мячи, даже порванные, не пахнут разлагающимся мясом.

Естественно, тот кусок набережной, где моряки нашли «эту мразь», относился к участку, находившемуся в ведении Марселя. Моряки с обезумевшими глазами изловили его в шесть утра, когда он заступал на пост, и начали нести нечто невообразимое. Марсель последовал за ними. Они привели его к туше, откуда вытекала янтарная жидкость.

На этот раз Марсель промазал мимо ботинок. Впрочем, ботинкам и так досталось — моряков рвало обильно и часто.

Медэксперт Док-51, дописывая своим неровным почерком рапорт, констатировал, что «жертва» состояла из: а) варикозного тучного тела, б) головы девочки: аккуратная прическа, глаза открыты и накрашены, на веках тени, на ресницах тушь, в) двух маленьких собачьих лап в качестве рук. Эту информацию, которая могла быть известна лишь убийце, держали в секрете для того, чтобы избежать лживых признаний и надуманных доносов. С другой стороны, оказалось нелегко объяснить матери Жюльет, почему бессмысленно нести платье для облачения тела девочки.

Жан-Жан впал в такую ярость, что в комиссариате можно было услышать, как пролетит муха. А надо сказать, что жужжал их в помещении, наверное, целый батальон, который был в состоянии оживить сцены атаки на Перл-Харбор: они лезли в рот, садились на руки и чертовски досаждали. Мелани, секретарша Жан-Жана, вооружившись свернутым в трубку журналом «Мари-Клэр», пыталась бороться с мухами, хлопая исподтишка, чтобы не злить патрона.

— Хватит бегать за этими долбаными мухами! — заорал вдруг Жан-Жан.

Девушка сокрушенно застыла, потом мелкими шажками двинулась к своему стулу. О повышении зарплаты лучше было не заикаться.

Становилось все жарче. Город тонул в поднимавшемся с моря тумане и потел, как грузная старуха. Марсель чувствовал, как пот течет у него по бокам, струится из-под мышек, ручейками сбегает по бедрам, и так до самих сандалий. Просто бесплатная сауна! К счастью, формы на нем не было.

Группы туристов прибыли в субботу, 15 августа, самые многолюдные выходные, выпавшие на праздник Вознесения. Марсель, облокотившись на синий металлический парапет, разглядывал сверху юных северянок: те пили на пляже красное вино, припав к литровым бутылям, на которых играло солнце. К вечеру все девицы покроются волдырями, которые полопаются, когда они будут нервно переворачиваться с боку на бок под крахмальными простынями.

Он высматривал Мадлен с детьми. Сотни семей жарились на солнце среди детских криков, собачьего лая, гомона радиоприемников, назойливых хлопков ракеток и гула лодочных моторов за буйками. Вдруг он увидел ее, Надью.

Держа за руку кудрявого мальчишку, она, хохоча, входила в море. Капли воды блестели на ее матовой коже, на округлых бедрах. Но тут он подскочил от сильного толчка в спину.

— Ты ослеп, что ли? Я тебе уже битый час машу!

Разъяренная багровеющая Мадлен, жирно намазанная защитным кремом, впилась в него взглядом. Марсель вздохнул и спустился на пляж, чтобы провести там с детьми половину своего свободного дня.

Пара карих глаз, таящих свою неподвижность за зеркальными стеклами очков, проследила за взглядом Марселя и остановилась на Надье и малыше.

Ну, ну… А наш папочка Марсель запал… Вот уж было бы забавно сделать мозаику в цвете: черный, белый, желтый — великое воссоединение рас среди вечного покоя. Отменная мысль! Да, отменная!

Надья подняла визжавшего от удовольствия мальчишку. Марсель, скованный и неуклюжий в своих бермудах цвета фуксии, прошел совсем рядом с ними, но она его не увидела. Ныряя, он показал класс, напрасно проплыл кролем пятьдесят метров, напрасно выпил чашку кофе и вернулся на свое засыпанное песком полотенце рядом с Мадлен, которая действовала ему на нервы, уговаривая, чтобы он намазался липким кремом, а дети тянули за ноги, визжа: «Пошли играть в мяч!» На раскинувшейся до горизонта морской глади переливались над досками флюоресцирующие паруса. На пароходе взвыла сирена. Летающая тарелка приземлилась прямо ему на нос. Отличное лето, ничего не скажешь.

Лето кипело. Альфред, парень из лаборатории, надел халат на голое тело, что служило поводом для тонких замечаний со стороны посетителей. Открыв дверь ударом ноги, Рамирес не нарушил сложившейся традиции:

— О, Альфред! Ка-а-а-кой ты кра-а-а-сивый в этом подвенечном пла-а-а-атье… Ты свобо-о-о-о-ден сегодня вечером?

Альфред устало взглянул на него и не удостоил ответом. Рамирес — это самый худший вариант.

— Ну, красотка, что новенького? — не умолкал Рамирес, гнусно подмигивая.

Альфред почесал голову.

— Ты сейчас удивишься, Эйнштейн, — ничего! А скажи-ка мне: теперь что, ходят на работу с голыми девками на галстуках? Полиция деградирует!

— Нисколько не деградирует. Это клево, старичок! КЛЕ-ВО гулять по воскресеньям, и я — клевый, а не такая никому не нужная старая дева, как ты!

— Зато ты у нас — весельчак. Собака, кстати, это — чихуахуа. А они просто так по улицам не бегают. Наверное, можно владельца найти.

— И?..

— И все может быть… Может, этот чокнутый кто-то из твоих знакомых?

— Чего? Ты что, правда так думаешь?

— Рамирес! Ты слишком долго шевелил мозгами, это тебя утомило. Пока, до свидания!

Рамирес выплюнул спичку, которую жевал, хрустнул перетянутыми как сосиски пальцами.

— Так, значит, чихуахуа? Ладно, буду иметь в виду.

Он тяжело повернулся, словно нес на своих плечах груз ответственности, приоткрыл дверь, но не смог сдержаться:

— Слушай, дорогуша, ты больше не носишь лифчик?

Его хохот все еще эхом отдавался на лестнице, когда Альфред, пытаясь побороть отвращение, массировал себе виски.

Задыхаясь у себя в кабинете, Жан-Жан вертел в пальцах осколок от гватемальского топора, который привезла ему Мелани из своей последней клубной экспедиции, он им теперь пользовался как пресс-папье.