Пресс-хата для Жигана - Сергей Иванович Зверев

в камере появился не случайно. Жиган знал, что подобных типов надо сразу ставить на место, особенно, когда будущее неопределенно, а дальнейший ход событий непредсказуем.

Заметив пристальный взгляд сокамерника, толстяк быстро одернул майку и запахнул куртку. Лег на живот и отвернулся к стене. Теперь взгляду Жигана предстали широченная спина с жировыми складками, объемистые ягодицы и ноги с подрагивающими ляжками.

В камере воцарилось молчание. Над дверью туск по светила зарешеченная лампа. Спертый воздух в камере, казалось, застыл.

— Рома, ты чего замолк? — тихо окликнул его Жиган.

Толстяк не шелохнулся. Он лежал, словно снежный ком, отброшенный дворником к краю тротуара.

— Рома, побазарим за жизнь. Тебе крысу за стройматериалы накололи? — продолжал подначивать Жиган.

Спина толстяка заколыхалась, будто от озноба. Он буквально прилип к стене, а если бы смог, просочился бы сквозь бетон со стальной арматурой…

Роман Иванович Овсеенко, он же Рома-Завхоз, когда-то действительно погорел на воровстве. Еще в советские времена был завхозом детского дома и продавал все, что можно было украсть у сирот. Масштабы деятельности нечистого на руку завхоза поразили даже не склонных к сентиментальности следователей. Увидав, до чего Рома-Завхоз довел сирот, ставших похожими на малолетних узников нацистского концлагеря, судья не поскупился на срок.

В лагере ворюга сумел сблизиться с местным авторитетом и добиться расположения начальника оперативной части. Балансируя между двумя огнями, Рома-Завхоз тянул срок без особых лишений. Ему нашли теплое место в промзоне — определили кладовщиком. Но однажды Рома-Завхоз позарился на чужое. Из посылки, предназначенной для «грева» лагерной братвы, он вытащил пару блоков сигарет. «Грев» шел на зону непрерывным потоком. Часть оседала в кладовке, которой заведовал Рома. Потом сигареты, чай, прочие предметы роскоши распределял среди братков местный авторитет. Он-то, проведя ревизию запасов, и обнаружил недостачу.

Рому жестоко избили и поставили на грудь несмываемое клеймо. Возможно, наказание этим не ограничилось бы. Но начальник оперчасти пригрозил авторитету ужесточением режима, если дело дойдет до смертоубийства. Крысятника оставили в покое, пригрозив «опустить» при первом удобном случае. Но такой случай не представился.

И никто не знал настоящей тайной страсти Романа, ради которой он когда-то и пошел работать в детский дом.

Этот потный толстяк, притихший под взглядом Жигана на жесткой койке, питал непреодолимое влечение к детям не старше двенадцати лет. Педофилия и сгубила Рому-Завхоза.

В середине девяностых Роман Овсеенко создал благотворительный фонд, якобы помогавший выжить беспризорникам. Фонд должен был раздавать еду, поношенные вещи, организовывать медицинские осмотры. Бизнесмены охотно жертвовали деньги для благих целей. На эти деньги Рома-Завхоз арендовал офис, построил особнячок и положил довольно солидную сумму на депозитный счет.

Сотрудники фонда провели несколько благотворительных акций и рейдов по подвалам, теплотрассам и прочим местам, где тусуются отвергнутые обществом дети. Роман Овсеенко принимал в рейдах непосредственное участие. Узрев под слоем грязи какую-нибудь особенно смазливую мордашку, Рома-Завхоз брал ребенка под личную опеку и увозил в загородный дом. Там толстяк реализовывал с детьми самые необузданные фантазии, которые тщательно документировал с помощью видеокамер, установленных по всему периметру спальни.

Особо выдающиеся эпизоды своих сексуальных утех с малолетками Рома-Завхоз разместил на одном порносайте в Интернете. На том и прокололся. По настоянию итальянской полиции, обеспокоенной нарастающим потоком детского порно из России, российские коллеги провели широкомасштабную операцию. Рома-Завхоз, что называется, попал под раздачу. При обыске у него изъяли белее двух сотен видеокассет, способных вызвать у нормального человека тошноту и слезы одновременно.

На допросах Рема-Завхоз бился в истерике.

— Меня кастрируют на зоне. Яйца через рот достанут. Меня нельзя сажать, — умолял он, целуя следователям ноги.

Подлец это не только состояние души, это еще и профессия. Рома-Завхоз избежал зоны, став стукачом. Он артистически влезал в душу к подследственным, а потом сливал добытую информацию хозяевам. Служебное рвение Ромы-Завхоза оплачивалось хорошей едой, качественной выпивкой, американскими сигаретами и выходными днями в отдельной камере с телевизором.

Там, устроившись на шконке, застланной чистым бельем, Рома-Завхоз включал телевизор. Находил детскую передачу и замирал, созерцая невинные детские лица, а после чего начинал мастурбировать.

Надзиратели изредка поколачивали извращенца.

Но вскоре покровители стукача запретили применять к нему физические меры воздействия. Уж слишком ценным агентом был Роман Овсеенко.

— Рома, что молчишь? — с ехидцей спросил Жиган, стоя у шконки.

Толстяк натужно сопел. Его шея постепенно наливалась кровью. В минуты опасности Рома-Завхоз терял свой артистический дар, лихорадочно соображая, как вести себя дальше. Клиент, которого поручили раскрутить на откровенный разговор, оказался ушлым парнем и быстро раскусил Рому-Завхоза.

«… или решил проверить на вшивость. Видать, стреляный воробей, если с ходу наехал. Ну, ничего. Вертухаи за стеной. Если что — прикроют», — размышлял взопревший толстяк.

Медленно повернувшись, Рома-Завхоз уставился на Жигана. На широком лице у толстяка застыла фальшивая улыбка.

— Ты чего, паря, возбухаешь? — тихо спросил стукач.

Где-то за стеной раздались шаги. Это надзиратель совершал традиционный обход. Дождавшись, когда стихнут шаги, Жиган продолжил:

— Крысу за что накололи? Ты отвечай. Не юли.

Толстяк сел, свесив ноги на пол, и оказался напротив сокамерника. Жигану пришлось отступить на шаг, чтобы не касаться выпирающего живота негодяя с позорной наколкой на груди.

— Глазастый, — губы Ромы-Завхоза растянулись в ухмылке.

— Дурку не лепи. Отвечай на предъяву, — продолжал напирать Жиган.

— Что? Не впервой тюремную пайку хавать?

— Тебя это не касается.

Золотое правило в местах лишения свободы — держать рот на замке. Каждое слово, истолкованное следователем и по-своему оцененное судом, может обернуться непоправимой бедой и дополнительными годами срока. Жиган это хорошо усвоил. Каждый, кто лез с откровенными разговорами, мог оказаться либо полным дураком, либо подлецом, для которого людские судьбы лишь разменная монета в торговле со следствием или тюремной администрацией.

Толстяк, упакованный в спортивный костюм «Адидас», на дурака не похож. Уж слишком сметливый у него взгляд.

— Ты, фраерок, козырного из себя не строй. На дешевую блатату меня не возьмешь. Не хочешь базарить, не надо, — стукач попытался спустить ситуацию на тормозах.

Но Жиган знал еще одно непреложное правило: за решеткой вопросы не должны оставаться без ответов. В камере обостряется интуиция. Он на все сто уверен, что толстяка к нему подселили не случайно. От тайного соглядатая, призванного следить за каждым его вздохом, движением, словом, произнесенным во сне, надо избавляться. Кроме того, Жиган физически не переносил предателей.

Он понимал, что стукачи порой добывают бесценную информацию, помогают раскрывать тяжкое преступление. За решетку отправляются насильники, маньяки, патологические убийцы и прочая мразь.

Но ведь сам он не принадлежит к подобного рода выродкам.

Упорство Ромы только подстегнуло Жигана. Его пальцы впились в куртку сокамерника. Рома-Завхоз