Шоколадная ворона - Саша Канес

Сегодня в эфиопской армии нелегко найти летчика амхарца или ороми, большинство пилотов – из племени тигре. Тигре составляют костяк всех боевых подразделений. Тигре – всегда бойцы! И я тоже – тигре!

Мы уже подходили к его подъезду, когда я спросила мальчика:

– А сам-то ты, Никола Паганян, хочешь быть скрипачом, музыкантом?

Он энергично замотал головой.

– Нет, не хочу! Но дед заставляет меня в музыкальной школе учиться, в клубе работников коммунального хозяйства. Говорит, вот твой отец не смог выучиться – смотри, как он теперь живет! Они с дядей, маминым братом, кафе возле платформы держат. Платформа, что за вторым пустырем, где электрички останавливаются.

Я кивнула.

– Тяжелая у отца работа, и денег мало. Дед говорит, если я выучусь хорошо играть, то с таким именем и фамилией меня на все свадьбы будут приглашать.

Я знала это кафе между железнодорожной платформой и будкой пригородных касс. Иногда, когда я ездила в институт, электричка была удобнее и быстрее, чем метро. Жалкий лоток примостился под блеклым тентом. Три пластмассовых столика со стульями размещались под двумя облупленными арками. Отсюда было недалеко до пригородных касс, и потенциальные посетители легче могли их заметить. Прямо на прилавке стояла электрическая жаровня с крутящейся внутри шаурмой. Там же была песочница с джезвами для кофе, а сбоку – старый обшарпанный холодильник для напитков и рундук-морозильник, набитый мороженым. Недавно над рундуком появился старенький китайский телевизор с небольшим выпуклым экраном. Для привлечения клиентов он постоянно был включен либо на новостях, либо на футболе. Изображение рябило. Два вечно усталых, немолодых уже армянина работали там то вместе, то поочередно двадцать четыре часа в сутки. Однажды я купила у них пломбир в вафельном рожке. Помню, как они оба с неимоверным удивлением глазели на мое нетипичное в этих краях лицо. Значит, один из этих «рестораторов» – отец юного скрипача Николы, тоже Никола.

– Так почему же ты против того, чтобы стать музыкантом? Свадьбы не любишь? Или скрипка надоела? – усмехнулась я.

– Нет! Скрипка не надоела! Надоело ее к себе прижимать все время!

Я слышала, что мальчик едва не плачет.

– И кем же ты хочешь стать, если не скрипачом?

Неоригинальный ответ его заставил меня вздрогнуть:

– Бандитом, конечно! Их все боятся!

От старых общежитий до моего двора – три минуты ходьбы. Было, как всегда, темно, и в сырую погоду тут следует особенно внимательно смотреть под ноги, чтобы не вступить в какую-нибудь гадость.

Под тусклым фонарем возле моего подъезда, как обычно, маячила высокая сутулая фигура Кости, моего первого и пока единственного мужчины. Хороший парень, неглупый, как мне казалось раньше. Наверное, можно сказать, симпатичный. С чувством юмора. Он на год раньше закончил ту же школу, что и я, – прекрасную гимназию возле Бородинской панорамы. Я думаю, что изначально он решил за мной приударить, чтобы повеселить своих друзей. Черная подруга – это ку-у-ул! Почти обезьянка и говорит по-русски – что может быть веселее?

Меня, честно говоря, появление в моей жизни Кости тоже вполне обрадовало. К семнадцати годам я не могла похвастать не только толпой ухажеров, но и наличием хоть каких-нибудь романтических отношений. Даже в школе с учителями мне было интереснее и комфортнее, чем со сверстниками. Комплексы, связанные с внешностью и неприкаянной жизнью, не давали мне спокойно существовать.

У меня уже давно не было обоих родителей. В разгар перестройки мама решилась съездить в Эфиопию проведать своих стариков и узнать заодно, на какие условия мы можем рассчитывать, если переедем туда жить. Самым близким для нас человеком в Москве был наш сосед – Алексей Матвеевич Феофанов, одинокий старик. Он много лет проработал переводчиком-полиглотом в каком-то закрытом институте и за несколько лет до моего папы получил маленькую комнату в нашей двухкомнатной коммуналке. В нашей комнате тогда жили бездетный особист с женой. С Алексеем Матвеевичем они практически не разговаривали, и он даже не знал, куда его соседи переехали. Они освободили жилплощадь за три дня до того, как в их бывшей комнате поселились мы. Вся наша непростая жизнь проходила на его глазах. Мы стали частью личной жизни старика, а он стал почти что членом нашей маленькой семьи. Улетая из Москвы, мама попросила Алексея Матвеевича остаться со мной на две недели, пока она вернется. Мне уже исполнилось пять лет, я была здоровым и спокойным ребенком, и мы с соседом друг друга очень любили. Он согласился провести со мной вдвоем все то время, что мама будет находиться в Эфиопии. Согласился... и остался со мной навсегда.

Мама и ее родители исчезли сразу же после ее приезда. Шел предпоследний год правления черных коммунистов. В то время погибли и бесследно исчезли тысячи людей. Узнать о маминой судьбе мне ничего не удалось. В эфиопском посольстве принимали бесчисленные письма, написанные рукой Алексея Матвеевича, но никакой реакции не следовало. Нам не смогли сообщить ни часа, ни дня, когда я стала круглой сиротой. Первый год Алексей Матвеевич еще пытался что-то разведать по каким-то «своим каналам», но тоже бесполезно. А потом Менгисту свергли. «Черный Сталин» позорно сбежал в Зимбабве к своему другу, полубезумному диктатору Мугабе. Эфиопия вроде бы начала приходить в себя, но следов мамы и ее родителей все равно так и не нашли.

Алексей Матвеевич мне заменил отца, мать – всех. Мы с ним окончательно стали семьей, неполной семьей, как принято называть в России таких, как мы. С большим трудом ему удалось оформить надо мной опекунство. А до того, как он смог, по крайней мере, получать за меня отцовскую пенсию, мы жили только на его деньги. Пенсии в начале девяностых были грошовыми! Алексей Матвеевич, как мог, подрабатывал переводами и даже брал учеников – нерадивых, но денежных студентов МГИМО. Потом какой-то фонд, учрежденный, как нам написали, для помощи семьям погибших воинов-афганцев, стал переводить уже вполне приличные деньги. Слава богу, материальные лишения окончились, и я могла позволить себе даже больше, чем большинство сверстников, живших с родителями. Но заслуг Алексея Матвеевича это никак не умаляло.

Я с удовольствием слушала истории старика о его жизни. Рассказчик он был отличный. Свой трудовой путь Алексей Матвеевич начал помощником машиниста паровоза на Северной железной дороге и даже не помышлял об образовании, тем более филологическом. В семнадцать лет он не только не знал ни одного иностранного языка, но и по-русски писал с большим трудом. Однажды во время отстоя на запасных путях железнодорожной станции Данилов они с машинистом оказались на своем паровозе в эпицентре сильной летней грозы. В кабину влетела шаровая молния и с треском взорвалась в полуметре от старика машиниста. Тот на месте скончался от разрыва сердца, а сам Алексей Матвеевич пережил шок и пролежал трое суток без сознания. Очнулся он, обуреваемый неимоверной тягой к знаниям.

Его лингвистические способности оказались необыкновенными, и каждый год дед Леша осваивал по несколько новых языков и наречий. Слава богу, знания его оказались востребованными. Ноне обо всех местах, где ему довелось работать, Алексей Матвеевич имел обыкновение рассказывать.