Слепой. Приказано выжить - Андрей Воронин

Это было около десяти. До полуночи они травили малоправдоподобные байки о своих и чужих сексуальных и иных, сплошь и рядом уголовно наказуемых подвигах, с полуночи до половины первого — бородатые анекдоты, один похабней другого, а в ноль часов тридцать две минуты в квартире очкастого Глеба Петровича погас свет.

* * *

За огромным, во всю стену, окном широко раскинулась панорама вечерней Москвы. С высоты птичьего полета разлинованный цепочками огней, неровно простроченный прямоугольниками освещенных окон город был виден, как на ладони. Если прижаться лбом к холодному стеклу и посмотреть прямо вниз, можно было увидеть там, на дне двадцатиэтажной пропасти, вымощенный тротуарной плиткой дворик с фонтанами, клумбами, скамейками и детской площадкой. Глядя туда, Воевода некоторое время прикидывал, куда именно шмякнется, шагнув из окна. Полученные давным-давно в военном училище познания из области баллистики основательно подзабылись за ненадобностью, но и рассчитать в данном случае надо было не траекторию полета межконтинентальной ракеты или хотя бы снаряда дальнобойного орудия. Задачка была простенькая, и Воевода справился с ней в два счета. Получалось, что упадет он аккурат на дорожку, ведущую от подъезда к центральному фонтану, почти точно между двумя скамейками, а если посильнее оттолкнуться от подоконника, то с большой степенью вероятности дотянет до детской площадки и размажется по перекладинам лестницы для лазанья.

Подумав, он решил, что сильно отталкиваться не стоит: дети, в отличие от оккупировавших скамейки старых грымз, еще не успели провиниться ни перед кем, кроме своих родителей, и никому, кроме них же, не отравили существование.

Впрочем, все это была чепуха, не стоящая выеденного яйца. Оснащенное хитроумной щелевой системой проветривания окно не открывалось, стекла в нем стояли бронированные, прямо как в дорогом лас-вегасском отеле, и, не имея под рукой гранатомета или хотя бы старинного крепостного тарана, выброситься из него нечего было и мечтать.

Воевода пожал покатыми жирными плечами и, потянув за шнур, задернул тяжелые, цвета старой бронзы портьеры. Способов свести счеты с жизнью существует множество, и все они, за малым исключением, находятся в его полном распоряжении — прямо здесь, в этой квартире, в нескольких шагах от места, где он стоит. В кладовой наверняка отыщется подходящей длины кусок прочной веревки; «вечерние» таблетки жены, без которых эта истеричка якобы неспособна уснуть, лежат наготове в аптечке и в надлежащем количестве сработают надежнее любого яда. Плита на кухне стоит конвекционная, так что газ отпадает, зато в ящике стола притаился в ожидании своего часа именной «Макаров» с золотым курком и накладками из слоновой кости на рукоятке, а на стене в гостиной висит, сверкая отполированной до зеркального блеска нержавеющей сталью, именной же «калаш» с выгравированным на врезанной в приклад красного дерева золотой пластине автографом самого главнокомандующего. Спрятанный в недрах платяного шкафа в спальне и намертво привинченный к стене сейф хранит в себе «драгуновку» с отличной оптикой и четыре гладкоствольных ружья, от укороченного помпового ремингтона до коллекционного «зауэра». Для одного выстрела в висок или в сердце этого арсенала более чем достаточно; вопрос, таким образом, заключается не в выборе способа, а в наличии или отсутствии необходимости такой крайней меры, как самоубийство.

Спора нет, пальнуть себе в башку — самый простой и легкий выход из запутанной ситуации. Но какого черта?! Какого черта он, государственный человек с блестящими карьерными перспективами, должен пускать себе пулю в лоб, испугавшись какой-то анонимки?

Возможно, все к тому и идет; возможно, именно этим все и кончится, и однажды его просто расстреляют из засады, как мишень в тире. Но к чему облегчать своим врагам жизнь, делая за них грязную работу?

Хочешь жить — умей вертеться. Народная мудрость права, но она молчит о том, что, чем усерднее ты вертишься, тем больше риск слететь с нарезки, и тем сложнее распутать то, что напутал, пока крутился волчком, прогибая под себя неподатливый мир. Правда, на эту тему есть другая поговорка, гласящая: чем круче джип, тем дальше плыть за трактором. «Джип», за рулем которого сидел Воевода, был по-настоящему крут и завез-таки его в такую трясину, что даже непонятно, в какую сторону плыть, где искать помощи и спасения.

Позвонить Политику? Нет, вреда от такого звонка может получиться больше, чем пользы. Политик давно поглядывает на него косо и намекает, что пора менять стиль работы и жить хотя бы чуточку скромнее. А во время последней встречи прямо посоветовал умерить аппетиты, если не хочет последовать за своим бывшим шефом Сердюковым — с помпой, с громовым, на всю страну треском и с куда более печальными последствиями для себя, поскольку, в отличие от Сердюкова, хорошо осведомлен об истинных причинах недавнего громкого скандала в Минобороны.

Политик открыто пригрозил ему физической расправой — как-то иначе истолковать его слова было просто невозможно. И, если позвонить ему и рассказать об этой треклятой анонимке, словесная угроза превратится в суровую реальность — шлеп, и нет тебя, словно никогда и не было. А замену тебе подберут в два счета — свято место пусто не бывает.

Нет, Политику звонить нельзя. А кроме Политика ему никто не в состоянии помочь. Теневое правительство, о котором все время талдычит этот выхоленный на бюджетные деньги старый жеребец, судя по некоторым признакам, все-таки существует. И, судя по тем же признакам, возможности у него действительно широчайшие, чтобы не сказать безграничные. Если верить Политику, он, Воевода, является полноправным членом этого теневого правительства, о существовании которого никто не догадывается, и которое, что бы ни думали крикуны из Думы и кремлевские чинуши, безраздельно правит страной по своему усмотрению. То есть, при чуточку ином раскладе Воевода был бы просто неуязвим, и на пришедшую накануне непонятно каким путем анонимку ему было бы наплевать с высокого дерева.

Но менять расклад никто не собирается, а расклад таков: только Политик знает тех, кто работает с ним рука об руку (если только они существуют на самом деле, эти неизвестные работники, а не являются плодом его больного воображения). Каждый из них, как и сам Воевода, знаком только с Политиком; каждый трудится на своем участке, курирует свою сферу деятельности, и только Политику известно, сколько их и кто они на самом деле такие. Вполне возможно, с кем-то из них Воевода не раз встречался по работе или на светских мероприятиях; более того, кто-то из его хороших знакомых и даже закадычных приятелей может, как и он, работать в одной упряжке с Политиком — а значит, и с ним, Воеводой. Но узнать это наверняка нет никакой возможности, разве что спросить у Политика, который, разумеется, даже не подумает дать любопытному дураку полный список членов организации, а просто распорядится убрать его с глаз долой.

Потому что такая повышенная секретность служит ему наилучшей гарантией безопасности. Вздумай кто-то из них заговорить — неважно, по собственной инициативе или под давлением обстоятельств, — указать он сможет только на Политика, и все, что он сумеет рассказать, будет представлять собой всего-навсего недоказуемую болтовню. И где гарантия, что тот, кому ты станешь исповедоваться, не является одним из твоих вчерашних сообщников — коллег по теневому правительству?