Печаль на двоих - Николь Апсон

— Кто-то? И мне позволено угадать, кто именно?

— Это ваш роман, — улыбнулась Селия. — Спасибо, что вы приписали мне в нем такое мужество, но боюсь, что этот отрывок не отражает действительности. Когда наступили те самые последние минуты, я не смогла посмотреть Амелии в глаза.

— О чем же вы тогда думали?

— Я думала, Джозефина: «Господи, спасибо, что меня миновала сия участь». О чем еще можно думать в такую минуту?

Клеймор-Хаус, Ист-Финчли, среда, 12 ноября 1902 года

Амелия Сэч, прижимая к груди младенца, нетерпеливо поглядывала на часы, чей беспрестанный, назойливый бой сейчас единовластно царил в передней дома на Хартфорд-роуд. В последнее время ожидание, похоже, руководило всей ее жизнью: ожидание прибытия младенцев, ожидание их отбытия, ожидание очередного робкого стука в дверь, с которого все начнется сначала. Уже прошло двадцать минут со времени, указанного в телеграмме, а Уолтерс не было и в помине. Амелии иногда казалось, что она опаздывала нарочно: пусть, мол, Амелия видит, какая я незаменимая, пусть подождет и подумает, что она станет делать с этим нежеланным ребенком, если я не явлюсь.

Ребенок на руках у Амелии зашевелился и заурчал от удовольствия. Девочке было всего несколько часов от роду, а она уже чувствовала себя как дома в этом непонятном новом мире, куда малышка явилась совсем по-деловому, без особой суеты. Роды прошли легко, и не было никакой нужды вызывать местного доктора. Амелия посмотрела на девочку, чтобы удостовериться, что ей тепло в капоре и шали, которые заботливо связала ее мать. Во всей только что завершившейся процедуре была всего лишь одна неловкость: когда она подала ребенка матери для прощания, та взглянула на него с такой нежностью и таким отчаянием, что у Амелии мелькнула мысль: «Женщина передумала». Теперь в глубине души она почти желала, чтобы так оно и было.

Исходившее от ребенка тепло, как всегда, напомнило ей ощущение, которое Амелия испытала, когда впервые взяла на руки собственную дочурку. Это случилось более четырех лет назад, но казалось, произошло накануне, и теперь в ней всякий раз вспыхивала радость и гордость, когда она смотрела на свою малышку, свою Лиззи, с ее прелестными каштановыми волосами и тонкими чертами лица — миниатюрную копию самой Амелии. После стольких лет бесплодных надежд рождение дочери казалось чудом, и теперь Амелия без конца думала о ее будущем. Она ни за что не хотела, чтобы девочка хоть когда-нибудь принимала те нелегкие решения, которые пришлось принимать ей самой. Но Амелия утешала себя мыслью о том, что в результате ее дело разрасталось с каждым днем. После прихода нового монарха для женщин на нижней ступени социальной лестницы ничего не изменилось, и по-прежнему было немало тех, кто жаждал избавиться от своего позора, и если бы она им не помогала, убеждала себя Амелия, этим занялся бы кто-нибудь другой.

Помещение на Хартфорд-роуд, в котором имелось четыре комнаты, оказалось самым просторным из всех, что у нее были прежде. Здание Клеймор-Хауса выглядело превосходно и отлично подходило для родильного дома и ухода за детьми. По закону Амелия не могла держать в этом доме больше одного ребенка, но Финчли находился в той части города, куда редко заглядывали инспекторы Лондонского городского управления, не говоря уже о том, что в исполнении многочисленных правил городские власти проявляли гораздо меньше рвения, чем законодатели в их сочинении.

Правда, Амелии и скрывать-то было нечего. Когда в своем объявлении в журнале она предлагала за умеренную цену квалифицированный уход за роженицами и детьми, то писала сущую правду. За последние полтора года через ее руки прошло более двадцати женщин, и Амелия весьма удивилась бы, если бы узнала, что хоть одна из них осталась недовольна. Уверенные в том, что она их не выдаст, женщины стекались к ней со всей страны, и лучшего места им просто было не найти.

До Амелии донесся со двора шум запираемых железных ворот, но приближавшиеся к дому шаги — хотя и знакомые — были не те, которых она ждала. Входная дверь с шумом распахнулась, и муж позвал ее по имени.

— Я здесь, Джейкоб! — радостно ответила она и принялась качать заплакавшую малышку.

Но как только Амелия заметила изменившееся выражение его лица, улыбка ее погасла. Он окинул ребенка долгим, тяжелым взглядом, потом перевел его на Амелию и принялся снова натягивать пальто.

— Джейкоб, куда ты собрался? Не дури, мой милый. Ты только что пришел. Джейкоб, останься со мной. Пожалуйста!

— Сколько же раз тебе можно говорить? — Он сдерживал гнев, но этот сдержанный тон показался ей гораздо страшнее любого окрика. — Я не хочу видеть эту женщину в нашем доме, и я не хочу иметь ничего общего с тем, что вы с ней замышляете. Я говорю в последний раз, Амелия: чем бы вы ни занимались, к моему приходу с этим должно быть раз и навсегда покончено. Ты меня поняла?

Амелии на мгновение показалось, что он собирается ее ударить, и она подняла руку, чтобы прикрыть ею себя и ребенка, но муж повернулся к ней спиной и, не произнеся больше ни слова, направился к выходу.

— Так ты не хочешь иметь с этим ничего общего?! — крикнула она ему вслед. — Однако ты с удовольствием тратишь мои деньги, так ведь? И когда тебе хочется, называешь этот дом своим и устанавливаешь в нем свои законы. Но проводить в нем время со своей женой и своей дочерью ты, получается, не можешь?!

Однако обращалась Амелия уже к пустому коридору. Входная дверь с грохотом захлопнулась, и малышка тут же заплакала.

— Тихо, тихо, — нежно проговорила она, но теперь ее внимание уже больше не было сосредоточено на ребенке. Она думала о Джейкобе и о том, что остаток ночи он проведет в кабачке «Джойнерс армс», упиваясь жалостью к себе и заливая вином свое горе. Неужели для этого она прилагает все свои старания? К тому же Джейкоб напивается до полусмерти и, проболтавшись в пьяном угаре, может подвергнуть риску все ее дело. «Хорошо бы этот несчастный ребенок перестал плакать, — раздраженно подумала она, прижимая к себе крохотное тельце. — И где черти носят Уолтерс? Это она во всем виновата».

Амелия вернулась в гостиную и, не переставая что-то рассеянно бормотать ребенку, раздвинула занавески на большом полукруглом окне. Вглядевшись в темноту, она в конце улицы увидела Уолтерс, вышагивающую с таким видом, будто ей море по колено. Не исключено, что так оно и было. Возможно, для того чтобы забыться, Уолтерс выпивала или употребляла наркотики, но для их совместного дела она была идеальной партнершей. Наблюдая, как ее напарница вышагивает по тротуару, Амелия думала о том, что между ними сложились странные, ни на что не похожие отношения. Их связывала работа, которая должна была основываться на взаимном доверии, однако обе они испытывали друг к другу явную, изо дня в день растущую неприязнь. В самые тяжелые минуты жизни, вдалеке от мужа и в тревоге за дочь, Амелия чувствовала себя жертвой обстоятельств, в ловушке, из которой ей было не вырваться. И хотя она знала, что туда загнала себя сама, Амелия ненавидела за это Уолтерс, которая служила и постоянным напоминанием о ее нелегком положении, и одновременно козлом отпущения.