Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

ни партийных билетов, ни партийных съездов, ни партийных конференций, ни партийных программ, ни прочих партийных документов, обязательных к исполнению. Люди, объединявшиеся в римские «партии», имели только общие интересы. Но эти интересы могли изменяться (и изменялись) с течением времени и под влиянием обстоятельств.

Римский нобилитет состоял из очень и не очень крупных (но все-таки не средних) знатных землевладельцев. Однако наличных денег у нобилей было мало (ведь они не желали продавать свои земли, как основу их экономического и, соответственно, политического могущества, и вели в своих обширных поместьях натуральное хозяйство). А потребности у господ аристократов были немалые, им требовалось и того, и этого, день ото дня — все больше и больше. Они считали себя прямо-таки обязанными сохранять все внешние признаки своего высокого положения, как достойных представителей знатного сословия, своей фамильной гордости и чести (как говорится, «лопни, но держи фасон!»). Льстить массам оборванцев-избирателей, подкупая их, так сказать, «гуманитарной помощью» — раздачами продовольствия, организацией пиров для бедных сограждан, ристаний на колесницах (столетиями разделявших римлян на цирковые партии «зеленых», «синих», «красных» и «белых», чем-то напоминавших группировки современных спортивных — прежде всего, футбольных — «фанатов» и дававших власть имущим дополнительную возможность разделять своих подданных и властвовать над ними), гладиаторских игр, театральных постановок…

В-общем, «хлеба и зрелищ» (лат. panеm еt circеnsеs), как писал римский поэт-сатирик Марциал, или, точнее, «хлеба и цирковых представлений». Кроме подкупа избирателей, нобилям необходимо было оказывать «материальную поддержку» своим политическим сторонникам и союзникам. Для этого нобили также постоянно нуждались во все больших суммах денег. Известный «денежный мешок», ростовщик и спекулянт недвижимостью Марк Лициний Красс (отпрыск состоятельного плебейского рода, вошедший в историю, прежде всего, благодаря своей победе над вождем восставших рабов Спартаком и своему поражению, понесенному от парфян, от чьих рук Красс и погиб) утверждал, что не назовет богатым никого, кто не в состоянии содержать на собственные средства армию (или хотя бы легион). А уж Красс-то наверняка знал, что и о чем говорил…

Колесничные бега на арене римского цирка

Закон строжайше запрещал членам сенаторского сословия, как высшего в Римской республике, заниматься торговлей и денежными операциями. Обойти этот закон господа сенаторы пытались, предаваясь этим запретным для них видам экономической деятельности не от собственного имени, а через подставных лиц более низкого звания. Вследствие чего все финансовые операции и товарообмен сосредоточились в руках не сенаторского сословия (лат. ordo sеnatorius), а другого, в принципе, не менее могущественного, социального слоя — упомянутых выше «эквитов»-«эквесов», римских «всадников», или «всаднического сословия» (лат. ordo еquеstеr)[32].

Римские «всадник» (слева), сенатор (в центре) и народный трибун (справа)

Чтобы стать римским «всадником» и получить право на ношение узкой пурпурной полосы на одежде и золотого кольца на пальце, необходимо было иметь соответствующий ценз, равный четыремстам тысячам сестерциев (для сравнения: сенаторский ценз превышал «всаднический» более чем вдвое, составляя миллион сестерциев). Сестерцием именовалась римская серебряная монета, первоначально весившая один скрупул (1,137 грамма) и равная половине денария, или динария. Дословно «сестерций» означает «половинa трех» (лат. sеmis + tеrtius), то есть «два с половиной» (по аналогии с нашим русским выражением «пол-третьего», то есть «два часа тридцать минут»), поскольку в период с 268 по 217 год до Р. Х. сестерций был равен двум ассам и одному семису (лат. Semis — половине асса). Отсюда и происхождение символа сестерция — IIS, то есть «два асса (II) и семис (S)», — ставшего прообразом всем известного в наши дни символа американского доллара — $. В общем, вопрос причисления к «всадникам» был чисто денежным вопросом. В качестве банкиров усердно занимавшиеся ростовщичеством «эквиты» держали в своих руках торговлю и промышленность, в качестве «публиканов» (откупщиков налогов)[33] они часто объединялись в товарищества — корпорации, систематически занимавшиеся крупномасштабным грабежом римских провинций. Причем нередко, выражаясь современным языком, инициировали пересечение и сочетание различных практик разрешения корпоративных разногласий. У больших денег, как всегда и везде, был запах крови, хоть и принято считать, что «деньги не пахнут» (или «нон олет», как говорили римляне)…

Ни один из вышеупомянутых высших слоев римского общества, ни сенаторы, ни «всадники», не был заинтересован в принципиальном и всеобщем перераспределении собственности. И когда речь заходила о решающих вопросах, вроде подавления восстаний рабов или бунтов свободных бедняков, о защите государственных границ или об усмирении мятежных вассалов вроде Югурты, между именитыми сенаторами и неименитыми «всадниками» воцарялось трогательное единство.

Совсем иначе обстояло дело, когда речь заходила о разделе военной добычи или о дележе власти. Тут уж сенаторы и «всадники» были друг к другу беспощадны.

Старая сенаторская должностная (или, если угодно — служилая) знать, консервативная, чванливая и думавшая, прежде всего, о сохранении своих привилегий, связанная в единое целое родственными связями, кумовством и непотизмом, общностью интересов и разного рода «коррупционными схемами», составляла ядро политической клики (лишь условно именуемой позднейшими историками «партией») так называемых «оптиматов». Эти «превосходные», или «наилучшие», опирались на политическое могущество сената.

Противостоящая «оптиматам» группа «популяров», стремившаяся опереться на народное собрание[34] и выступавшая от его имени, собрала в своих рядах виднейших представителей римской финансовой олигархии, став орудием претворения в жизнь замыслов этих «денежных мешков». Главными пунктами, по которым расходились точки зрения обеих «партий», были неизменно крайне острые, насущные проблемы, в первую очередь — перераспределение государственной власти в пользу «новых людей» и аграрный, то есть земельный, вопрос, направленный своим острием, прежде всего, против знатных латифундистов (которых русский публицист эпохи Грозного Царя Иван Пересветов назвал бы «ленивыми богатинами»).

Сестерций

«Безродные» римские финансисты предпочитали, особенно на первых порах, «не высовываться», действовать украдкою, исподтишка, руками других людей, своих вольных или невольных марионеток, публично выступавших за реализацию скрытых замыслов манипулировавших ими закулисных кукловодов. В качестве рупора, озвучивавших требования рвавшихся к власти плутократов, остававшихся в тени, выступали как обедневшие молодые аристократы (например, братья Тиберий и Гай Гракхи), более или менее охотно бравшие на себя предназначенную им кукловодами роль — порой из идеалистических побуждений (искреннего стремления облегчить положение сограждан, обделенных милостью Фортуны); порой — тревожась за судьбу Отечества, лишающегося своих защитников, разоряемых алчными богачами, что день ото дня снижало обороноспособность республики; порою же — из вполне понятного желания прославиться либо из чисто карьерных соображений, так и «новые люди» вроде Гая Мария. Об этом красноречиво свидетельствуют события 100 года до Р. Х.

В Римском государстве, по законам которого