С. П. Крашенинников - Наум Григорьевич Фрадкин

великое значение того, что делал на маленьком клочке земли. Ведь надо было выяснить возможности развития земледелия на Камчатке. И Крашенинников заботливо отмечал все подробности: «Горох садил маия 25 дня… редьку садил — 30, а репу — 31 числа маия; редька и репа взошли, и ныне редька с большую морковь величиною»[42].

Во многих работах Крашенинникову помогали его помощники — Иван Пройдошин, Василий Мохнаткин, Егор Иконников, Степан Плишкин, Михайло Лепехин. Их выделило местное начальство из числа «служивых».

Крашенинников обучил их, как надо обращаться с барометром, как определять с помощью флюгера направление ветра, собирать травы и наблюдать различные явления природы. Когда он отправлялся в поездки по Камчатке, то поручал одному из помощников продолжать вести метеорологические наблюдения в Большерецке, а также записывать в дневнике обо всем, что произойдет в природе примечательного: «…когда весною или осенью гольцы в море поплывут, когда птицы прилетят и отлетят; о трясении земли, ежели случится…»[43]

* * *

В 1740 году — на третьем году пребывания Крашенинникова на Камчатке — он закончил и послал в Сибирь «благородным господам профессорам» описания камчатских народов и разные коллекции. «Собранные мною на Камчатке травы, птицы и рыбы… в четырех ящиках да в сыромятной суме посылаются»[44], — писал он в одном из донесений.

Жалованья ему все еще не присылали. Он голодал, одежда давно уже пришла в ветхость. Но ни в донесениях, ни в письмах его не чувствовалось усталости от напряженных трудов. Работы по описанию Камчатки близились к завершению, и только одно дело, причинявшее ему немало хлопот, так и осталось незаконченным: местные власти упорно не хотели заниматься постройкой «хором» для профессоров.

Наконец вместо Гмелина и Миллера, добившихся разрешения не ехать на Камчатку, в Большерецк прибыли Делиль Делакроер и молодой натуралист, адъюнкт Академии наук Г. В. Стеллер. Делакроер, человек по существу случайный для науки, не принес пользы экспедиции в Сибири, также бесплодным оказалось и его пребывание на Камчатке. В противоположность ему Стеллер был исследователем, всецело увлеченным своим делом. За годы своей недолгой жизни (он умер в 37 лет), насыщенной приключениями и путешествиями по суше и морю, он успел сделать для науки многое. С Камчатки он отправился в 1741 году на корабле «Св. Петр» под командой В. Беринга к берегам Америки. Его камчатские исследования, особенно в области зоологии, послужили ценным дополнением к исследованиям Крашенинникова.

По свойствам своего характера Стеллер был человеком трудным. Как видно из уцелевших документов о плавании на корабле «Св. Петр», у него установились неприязненные отношения с офицерами корабля. Видимо, и по приезде в Большерецк, став начальником студента Крашенинникова, молодой адъюнкт отнесся к нему отчужденно, подчеркнуто официально. Месяц спустя после приезда Стеллера на Камчатку Крашенинников получил от него письменное предписание сдать ему материалы проделанных работ. Крашенинников это предписание выполнил, хотя естественно предположить, что ему было тяжело расставаться со всем собранным и написанным.

Историки науки неоднократно обсуждали этот поступок Стеллера, а также делали сопоставления созданных впоследствии работ Крашенинникова и Стеллера о Камчатке[45]. Было выяснено, что в работе Стеллера, изданной после его смерти (он не успел ее закончить и подготовить для печати), отражены некоторые материалы Крашенинникова. Когда Крашенинников создавал свой капитальный труд «Описание земли Камчатки», ему было предложено в Академии учесть наблюдения Стеллера. Крашенинников осуществил это, тщательно оговорив каждое из наблюдений, принадлежащих Стеллеру.

Оба они были выдающимися исследователями: Стеллер в особенности как зоолог, Крашенинников — как географ и этнограф. Но по своим личным качествам скромный, неизменно выдержанный Крашенинников и неуравновешенный, подчас эгоцентричный в своих поступках Стеллер были совсем разными. Пожалуй, не случайно поэтому об их кратковременном совместном пребывании на Камчатке остался памятным только упомянутый выше эпизод.

Вскоре после прибытия Делакроера и Стеллера Крашенинников совершил поездку на север полуострова — это было его последнее путешествие. 12 июня 1741 года Крашенинников отплыл от камчатских берегов на судне «Охотск». Не приводя здесь сведений об его обратном пути через Сибирь, скажем лишь, что в Якутске он женился на родственнице местного воеводы Степаниде Ивановне Цибульской, что длился обратный путь около полутора лет и что всего за годы путешествий по землям сибирским и камчатским Крашенинников, по его собственным подсчетам, прошел 25 773 версты.

В Академии

Крашенинников вернулся в столицу, в Петербургскую Академию наук в феврале 1743 года, около десяти лет спустя после своего отъезда в Камчатскую экспедицию. Снова возникли перед ним запечатленные в памяти набережные Невы, знакомое здание с башней и флигелями, в котором помещались академическая библиотека и кунсткамера — первый русский музей, созданный по замыслу Петра. В кунсткамере хранились помимо прочих редкостей зоологические коллекции, гербарии, собрания минералов. Собранным Крашенинниковым обширным камчатским коллекциям предстояло занять достойное место в научной сокровищнице Академии наук.

В стенах Академии шли повседневные работы. Трудились мастера академических мастерских, изготовлявшие инструменты, точные приборы. Картографы Географического департамента готовили капитальное картографическое произведение — «Атлас Российский, состоящий из девятнадцати специальных карт, представляющих Всероссийскую империю с пограничными землями, сочиненный по правилам географическим и новейшим обсервациям».

В числе ученых, которые в разные годы руководили работами по созданию атласа, самым крупным был знаменитый математик Леонард Эйлер. Впоследствии он сказал о картах этого атласа: «Кроме Франции, почти ни одной земли нет, которая бы лучшие карты имела»[46].

В конференц-зале на собраниях, посещать которые вменялось в обязанность каждому адъюнкту и профессору Академии, неторопливо зачитывали по латыни свои сообщения маститые академики в напудренных париках. Впрочем, уже в первые месяцы, проведенные в Академии, Крашенинников мог достаточно наглядно убедиться в том, что академическая деятельность даже на ученых собраниях далеко не всегда проходит размеренно и чинно, а сами цели и главнейшие задачи Академии по-разному понимаются учеными передовыми и теми, кто был настроен реакционно.

Не станем припоминать здесь имена различных управителей делами Академии, в особенности вошедших в силу при Бироне, но и позднее, в бытность Крашенинникова адъюнктом, а затем профессором, державшихся на видных должностях: они хотели сделать Академию такой, какими были сами: угодной власть имущим, кастовой, придворной, отгороженной от «черни». Назовем имя, бессмертное для науки, — Ломоносов, которое олицетворило многие свершения Академии не только в XVIII столетии, но и в далеком будущем. Степану Крашенинникову, академическому студенту, вернувшемуся с Камчатки, выпала счастливая судьба стать близким другом и сподвижником Михаила Ломоносова, в ту пору только начинавшего свою деятельность в Академии наук. За год до окончания Камчатской экспедиции Ломоносову было присвоено первое ученое звание адъюнкта Академии, а в