Тюремщица оборотня - Ли Литвиненко

закопченному противню. Губы её шевелились, будто выговаривая проклятья тому, кто его измазал. На стук Честер оглянулась и, бросив свое мокрое дело, распахнула створки. Перегнувшись через подоконник, выглянула в прохладное утро вместе с клубами теплого пара.

— О, проклятая! Каким ветром тебя ко мне занесло?

— Не найдется ли у вас еды на выброс? — поинтересовалась у неё Мина после приветствия.

— Тебя что, дома не кормят? — с сочувствием глянула посудомойка. — То-то я смотрю, ты худая как кузнечик.

Мина в ответ неуверенно пожала плечами.

— Сейчас посмотрю. У нашего криворукого повара, что ни день, то ведро помоев. И главное, сам никогда не виноват, — радостно стала объяснять пройдоха. — То ему огонь слишком сильный разожгли. То тесто поварята не такое замесили. Одни убытки! Если бы он не приходился каким-то дальним родственником госпоже Басту, его бы давно выгнали.

Окно закрылось, и через несколько минут на пороге стояла Честер и с кастрюлей в руках.

— Вот что достала. Смотри.

Ведерная посудина была на половину заполнена молочной кашей.

— Она пригорела на дне, совсем немного…

— Ой, — расстроилась Мина, — а мне столько не надо.

— Знаешь, что, девонька, бери все, а сколько надо, столько и съешь. И заметь, я за это с тебя ничего не возьму! Только кастрюлю за собой помой и верни.

— Ладно, — согласилась Мина.

— И вот еще, — вынесла бабуля два обожженных по бокам каравая. — Тоже тебе.

Нагруженная едой девушка тяжело спустилась по лестнице и плюхнула кастрюлю на стул.

— Попробуем…

В темнице не было столовых приборов. Из посуды тут были только железный кувшин для воды и миска. Но в густой каше торчала длинная ложка, которой её помешивали. На пробу варево оказалось неожиданно вкусным, хоть и с ощутимой горчинкой. Перед тем, как забыть ее на плите, в кашу щедро добавили сливочного масла и сахара. Мина, привыкшая к постной, только чуть подсоленной еде, с удовольствием съела ложек пять, пока нечаянно не наткнулась на удивленный взгляд оборотня. Ей стало стыдно. Быстро схватив его тарелку, она с горкой наложила туда плотные ломти еще теплой каши.

— Вот, угощайся, — улыбнулась девушка.

Наблюдая, как узник жадно, с аппетитом уплетает еду, она тоже начала черпать кашу и есть. Не от голода, а за компанию. Они жевали и бросали друг на друга заинтересованные взгляды. Волк иногда вкусно чавкал и от удовольствия щурился. Когда Урс поставил пустую тарелку на пол, девушка опять щедро наполнила её, отчего глаза узника удивленно расширились.

— Это тоже тебе, — сказала Мина и положила рядом хлеб.

На дне кастрюли оставался еще толстый слой каши, но он был коричневого цвета, и Мина решила его выбросить.

— «Иначе он лопнет», — хихикнула девушка, глядя как оборотень уже лениво, даже нехотя ест.

Она отдала остатки дворовой собаке и песком хорошенько оттерла весь нагар, а потом вернула кастрюлю Честер. Они разошлись, довольные сделкой, и почти каждый день стали встречаться, примерно по тому же поводу.

Ощущение безмятежности длилось недолго, и к началу зимы судьба сделала очередной гадкий кульбит. У дяди резко ухудшилось состояние. С наступлением морозов он почти не выходил из дому, только приносил от поленницы дров для печки, но и этого хватило для слабого старика, приступы стали накатывать на него все чаще. Вызванный аптекарь лишь развел руками.

— Чудес не бывает… — философски рассудил он. — Каждой жизни приходит конец.

Тетушка залилась слезами. Она теребила бледную руку мужа, лежавшую на одеяле, и просила:

— Не оставляй меня! Слышишь? Нам еще слишком рано расставаться, — говорила она своему старику. — Мы должны умереть летом, не сейчас. В прекрасный жаркий день мы просто заснем счастливым сном и не проснемся… Тобиас? Ты слышишь меня?

Она много еще чего говорила, но он её не слышал, впав в беспамятство. Наконец Мина упросила тетушку принять успокоительные капли и отвела на свою постель.

Все ночь старик метался в сжигавшей его лихорадке. Бредя, он то просил пить, то звал кого-то. А один раз открыл глаза и узнал сидевшую рядом племянницу.

— Зачем же я оставил тебя … — зашептал старик, и сердце Мины сжалось от боли.

— «Он, наверное, всегда жалел, что не отправил меня в обитель проклятых. Из-за меня они стали нищими. Я всем приношу только горе», — решила девушка.

— Бедная моя девочка, — прервал её мысли Тобиас. — Я обрек тебя на одиночество… Говорят, там, в дальнем обиталище… девушки, подобные тебе, быстро умирают. Я хотел спасти тебя… Пожалел… — Он закашлялся и весь покрылся испариной. — Возможно, это могла быть не самая плохая жизнь для тебя. Там ты была бы на своем месте. Среди своих… А здесь, в городе, все ненавидят тебя… Боятся… Они боятся…

Мина все ждала, может, он скажет еще хоть что-то? Но дядя опять забылся тревожным сном.

Она ласково взяла его руку. Тонкие пальцы были ужасно холодными и безжизненными. Он продолжал дрожать даже под тремя одеялами, которыми его укрыли, такой высохший и маленький. Не верилось, что это тот самый энергичный человек, который вырастил и воспитал Мину. Он казался сейчас таким невесомым, со своей восковой кожей, что девушка легко могла бы взять его на руки и перенести из комнаты в комнату. Он никогда не был с ней особо нежен, его манера общения с племянницей была даже резковата. Тобиас часто позволял себе делать Мине колкие замечания и всегда оставался серьезным и строгим. Но своим примером он воспитывал в девушке стойкость и чувство справедливости. В его доме девушка была счастлива. И сейчас она смотрела на него с любовью и благодарностью.

Перед тем, как взошло солнце, не дождавшись первых лучей нового дня, измученное сердце Тобиаса Бутимера перестало биться. Вместо работы девушка пошла на кладбище и отдала два серебряных гробовщику.

За повозкой, на которой везли гроб, совсем не спавшая в ту ночь девушка брела одна. Мимо по замерзшей улице проходили прохожие и провожали её безразличными взглядами. А в небе кружили первые снежинки.

Когда Мина вернулась домой, чтобы сворить кашу для узника, её поразила удушливая жара в комнате. Тетя сидела у печки и заталкивала в неё очередное поленце, которое еле влезало.

— Тетушка что ты делаешь? — ласково взяла её за руку Мина.

Сегодня Кур не сказала ей ни слова, женщина будто впала в ступор и двигалась скорее по инерции. Она постарела за эту ночь и выглядела древней старухой, хотя на самом деле ей было около пятидесяти.

— Тобиас… — рассеянно ответила тетя. — Тобиас вернется замерзшим. Ему нужно будет согреться. Иначе он заболеет, мой Тоби… — И тетушка стала засовывать в печь еще одно полено.