Бумажные книги Лали - Федор Кнорре

— Посмотри на других детей! Взгляни на всех знакомых девочек. Они так хорошо играют на крышах в бассейнах, раскрашивают свои ракеты, прыгают с парашютами, катаются на своих детских подводных лодочках, по целым дням не отрываются от своих стереовизоров! Разве ты видела, чтоб кто-нибудь из твоих подруг так зачитывался старинными: бумажными книжками? Отвечай!

— Да-да! — опомнившись, что пропустил почти всю речь, встряхнулся профессор. — Вот, отвечай! Ты… это… гм… Видела? Ты слышала, что у тебя спрашивает мама? — сам-то он решительно ничего не слышал.

— Не ви-идела… — нудно протянула Лали, ковыряя ложкой в тарелке.

— Разве у тебя нет своего собственного прекрасного нового стереовизора для девочек?

Лали кротко вздохнула:

— Он довольно скучный дурак.

— Ах, да, ведь ты совсем особенная! Ты умнее!

— Вовсе нет… Просто когда он все мне показывает и объясняет, мне нечего делать… Смотришь на все готовое, а самой нечего делать. Он умеет просто показать какое-нибудь дерево, или корабль, или дворец, куда входит человек. Я и вижу дерево или дворец, и мне скоро делается скучно.

— Но ведь так оно и есть на самом деле!

— Ах, вовсе нет. Когда читаю, что какой-нибудь принц входит во дворец, я представляю себя в этом дворце, и мне страшно. Или восхитительно. Или таинственно, или…

— Ах, принц?

— Да-а, принц! Не по своему чину принц, он может быть свинопасом, но внутри он — принц!.. Ведь есть много людей, которые снаружи свинопасы, а внутри прекрасные принцы. И наоборот!

— Свино… Что?

— Ах! — болезненно морщась, вмешался Ив. — Этот термин она выкопала из средневековой сказки. Свино…пас — это сельскохозяйственный рабочий низкой квалификации, специализировавшийся по уходу за домашними животными.

— Он робот?

— Нет, нет, в сказках это человек.

— Ах, я просто не выношу эту нелепую болтовню. Не желаю ничего больше слушать. Неужели ты не можешь понять: если человек назначен принцем — он и есть принц, а если он назначен свино… не помню чем, то он и есть свино… вот это самое! Иначе в обществе будет полная путаница, как у тебя самой в голове. Вот теперь расскажи-ка дедушке, что ты натворила в классе! Учительница на тебя жалуется. Она возмущена. И она права! Мне краснеть за тебя приходится!

— Да, да, — сказал профессор. — И мне тоже приходится… это делать за тебя… Что она сделала?

— Она промочила ноги учительнице.

Лали заморгала и заныла не очень искренним пискливым голосом?

— Я не хоте-ла… Я вовсе не ду-умала… Ей только показалось.

— Ей показалось? Но у нее насморк из-за тебя.

— На-сморк? — Лали изумилась и вдруг расхохоталась. — Но там же не было воды!

— Вот как? Значит, учительница лжет?!

— Нет… — вздохнула Лали. — Конечно, это я виновата. Я просто нечаянно немножко распустилась, как-то перестала следить за собой. И вот…

Профессор вдруг заинтересовался:

— А ну-ка, Лали, чистосердечно признавайся, как это ты устроила насморк учительнице. Это было на уроке?

— Да. На уроке. Это вчера.

И Лали, похныкивая в знак раскаяния, которого она совершенно не испытывала, очень вяло, то и дело отвлекаясь, рассказала все происшедшее так, как было записано в ее дневнике строгой учительницей.

Получилось все очень скучно и, пожалуй, глупо.

На самом деле в классе на лекции по Древней Культуре вот что произошло.

Шел урок. Учительница уже проверила, хорошо ли дети запомнили имена героев, царей и городов, упоминаемых в «Иллиаде» и «Одиссее», когда заметила, что индикатор внимания на 144-й парте упал до нуля.

Учительница строго щелкнула кнопкой позывного сигнала, перед глазами Лали зажглись и запрыгали красные огоньки. Она вздрогнула и растерянно заморгала.

— Очень признательна, что ты включилась, — с иронической вежливостью слегка поклонилась учительница.

И весь класс захихикал точно так, как хихикали при таких обстоятельствах дети двести лет и две тысячи лет назад.

— Ты, может быть, обратила внимание, что мы уже закончили разбор «Илиады» и перешли к «Одиссее»? Не будешь ли ты столь добра поделиться с нами своими познаниями об Улиссе? Ты что-нибудь знаешь о нем? Кем он был?

— Улисс?.. — запинаясь, сказала Лали. — Это был… Да ведь это был Одиссей!.. — Хихиканье в классе стало заметно громче. Лали вызывающе вздернула подбородок. — По правде говоря, он мне совершенно не нравится.

— Вот как? Это очень ново и оригинально. Мы-то считали до сих пор его замечательным героем.

Реплика учительницы имела большой успех.

Лали стояла одна среди многолюдного класса. Она была очень похожа на жалкий островок, встопорщившийся среди шумного моря смеха.

— Он был, конечно, ловкий тип, хотя ради приличия его и называли «хитроумным», — звонко отчеканила она, перекрывая общий смех. — Он довольно ловко всех надувал и выпутывался из разных историй, в которые вечно попадал. Я не вижу ничего прекрасного в том, что всех то и дело по очереди убивают, а потом этот довольно низкий трюк с деревянной лошадкой, когда одурачивают бедных троянцев, и опять всех убивают, грабят и разрушают красивый город. И после этого ловкач Улисс все плавает и плавает, и все до одного его верные спутники погибают, а он выкручивается и обманывает всех. Ради чего? А только ради того, чтоб добраться до дому. Добрался и успокоился, засадил жену за прялку, рабы опять стали пасти для него свиней, а он стал пировать, пить вино, наедаться свининой и хвастаться своими довольно скучными приключениями…

— О, бедный Улисс. Подумать только, все его знаменитые подвиги, все приключения наша Лали объявляет просто скучными!

— Н-нет… — неуверенно протянула Лали, задумчиво выпячивая нижнюю губу (скверная привычка, от которой она никак не могла отучиться). — Я не очень задумывалась… Хотя да! Одно у него, пожалуй, было. Но вот как раз там-то он и струсил.

Весь класс слушал посмеиваясь: чудачки была эта Лали, но слушать ее болтовню иногда было забавно. Как-то незаметно она понемногу завладела вниманием. Голос ее потеплел, она оживилась, глаза заблестели.

— Знаете?.. В конце концов, я, кажется, начинаю ему сочувствовать! — Видно было, она и сама удивилась тому, что сказала. — Правда… когда после всех странствий он вернулся домой… Ведь, наверное, ему скоро опротивела его царская сытая жизнь. И тут-то он стал вспоминать, вспоминать и, наконец, понял. Ведь только один раз в жизни с ним случилось действительно чудесное: он один-единственный из всех людей на Земле слышал знаменитое, сказочное, вдохновенное пение сирен! Конечно, благоразумные люди его предупреждали, что хотя это пение прекраснее всего, что можно услышать на Земле, его почему-то нельзя безнаказанно слушать людям. Вот он и приказал всем своим спутникам на корабле позатыкать воском уши, а себя самого велел покрепче привязать веревками к мачте и ни за что не отпускать. Услышав пение сирен, он в ту же минуту понял, какая, в общем, чепуха все его кровавые подвиги по сравнению с прелестью неземного этого пения, и стал рваться из веревок, но те, у кого благоразумно были заткнуты уши, не развязали его до тех пор, пока корабль не отплыл так далеко от этих мест, что и след потеряли, и не слышно стало ничего, кроме свиста ветра, скрипа весел и крика чаек… И Улисс скис, сдался и успокоился. А после того как все было упущено, у него в ушах снова и снова возникали замирающие вдали последние отголоски. И он проклинал себя, что не мог откликнуться на призывные голоса, звавшие его освободиться, переступить через свой страх туда, где ждет, может быть, вовсе не гибель, а небывалое счастье?..