1000 белых женщин. Дневники Мэй Додд - Джим Фергюс

Ты, верно, помнишь Марту, – вы виделись в тот единственный раз, когда ты приходила навестить меня в лечебнице. Она очень славная, моложе меня на пару лет, хотя выглядит еще моложе – и совершенная серая мышка. Я вечно буду ей благодарна – ведь это она во многом помогла мне обрести свободу.

Как я уже упоминала, из нашей лечебницы в поезд попала только одна пациентка – прочие отклонили предложение мистера Бентона. Тогда меня поразило, что они смогли предпочесть ужасное заточение свободе только потому, что побрезговали ложиться с дикарями. Может, в дальнейшем я стану сожалеть об этих мыслях, но разве что-то может сравниться с черным адом психушки до конца твоих дней?

Зовут девочку Сара Джонстон. Она хорошенькая и очень робкая, наверное, только-только созрела. Бедняжка лишена дара речи – я вовсе не имею в виду, что причиной тому ее застенчивый характер. Она либо физически не может говорить, либо что-то мешает ей проронить хотя бы слово. В лечебнице мы с ней в силу обстоятельств почти не общались, но теперь у меня есть подозрение, что все изменится, потому что она как-то по-особенному привязана к нам с Мартой. Она сидит на сиденье лицом к нам и часто берет меня за руку и крепко держит ее, а на щеках – слезы. Мне ничего не известно ни о ее прошлом, ни о том, почему она попала в психушку. Семьи у нее нет, и, по словам Марты, она поселилась в заведении намного раньше, чем туда попала я – с самого раннего детства. Ничего не известно и о том, кто платил за ее проживание в лечебнице – это проклятое место, да будет вам известно, отнюдь не богадельня. Марта намекнула мне, что доктор Кайзер сам подписал бедняжку на участие в программе, чтобы, по-видимому, избавиться от нее – любой отец бы решил, что это отличный способ сократить расходы. Более того – разумеется, о таком невозможно разговаривать, когда несчастное дитя сидит рядом, не спуская с тебя глаз, но Марта предположила, что девочка является родственницей доброго доктора – может, как мы посчитали, его дочь от связи с какой-нибудь пациенткой? Хотя кем надо быть, чтобы отдать собственного ребенка на поругание дикарю… В чем бы ни была тайна девочки, лично мне очень не нравилось, что она тоже участвует в программе. Такая хрупкая и всего на свете боится, и настолько не подготовлена к тяжкой участи, которая неминуемо ожидает нас. В самом деле, как можно подготовиться к выходу в мир, если ты вырос за кирпичными стенами и зарешеченными окнами? Я убеждена, что она, как и Марта, совсем не имеет интимного опыта – разумеется, если к ней не являлся ночами отвратительный ублюдок-санитар Франц… чего бы мне очень не хотелось для ее же блага. В любом случае, я решила присматривать за девчушкой и защищать ее от опасностей большого мира, если это окажется в моих силах. Как ни странно, ее юность и беспомощность придают мне сил и смелости.

А вот и сестрички Келли из ирландского квартала Чикаго, Маргарет и Сьюзен – идут вразвалочку по проходу, рыжие, веснушчатые близняшки; сообщники и подельники, причем последнее – больше, чем просто фигура речи. Они все-все замечают, эта парочка, ничто не может укрыться от взгляда двух пар проницательных зеленых глаз; мне даже захотелось прижать к груди сумочку, чтобы с ней ничего не случилось.

Одна из них – я так и не научилась их отличать, – присела рядом.

– У тебя не найдется табачку, Мэй? – спросила она заговорщицким тоном, словно мы были закадычными друзьями, хотя я едва знала ее. – Я бы самокру-утку сделала.

– Извините, я не курю, – ответила я.

– Да что ж эт’ – в тюряге было легче найти табаку, чем в этом чертовом паровозе! – сказала она. – Правда, Мегги?

– Именно так, Сьюзи! – отвечает Мегги.

– Можно я спрошу, почему вас посадили? – спросила я, показав им тетрадку. – Пишу письмо сестре.

– Да коне-ечно, – отвечает Мегги. – Проституция и кража в крупных размерах – десятилетний срок в тюрьме штата Иллинойс.

Она произносит это с гордостью, точно этим действительно стоит хвастаться – я записываю, а она наклоняется и читает, верно ли я записала.

– Да-да, не забудьте, «в особо крупных размерах!» – Она тычет пальцем в мою тетрадку.

– Правильно, Мегги, – говорит Сьюзен, удовлетворенно кивая. – И нас бы нипочем не поймали, если бы тот джентльмен, который нашел нас в Линкольн-парке, не был окружным судьей. Старый развратник хотел поразвлечься, подумайте! «Двойняшки! – сказал он. – Две булочки для моей сосиски!» – вот что он хотел сделать, вот! Ну, мы отоварили его двумя половинками кирпича по башке. В два счета отыскали у него в кармане часы и кошелек – в наивности своей думая, что мы вот щас и поживимся та-акими деньжи-щами. Наверное, неделю взятки собирал, Иу-уда. Су-удья, ишь.

– Коне-ечно, Сьюзи, он бы не рыпался, – поддакивает Мегги, – если бы не чертовы бабки. Этот су-удила, как очухался, пошел к своему приятелю, комиссару полиции, и началась охо-ота, какой в Чикаго еще не было: найти и отдать под суд зло-остных преступниц сестер Келли.

– Святая правда, Мегги, – говорит Сьюзен, качая головой. – Да вы, мисси, небось читали в газетах. – Мы тогда прославились, я и Мегги. Суд был коротким – старый жулик народный защитник дрых всю дорогу, а нас приговорили к десяти годам тюрьмы. Да, только потому, что мы защищали свою честь от старого развратного су-дилы с целым кошельком денег от взяток – верите ли, мисси?

– А ваши родители? – спросила я. – Где они?

– О, кто их знает, милая, – говорит Маргарет. – Нас подкинули. Знаете, как вот приносят младенцев на порог церкви. Так ведь, Сьюзи? Выросли в ирландском приюте для девочек, но там ничего хорошего не было. Да-да, мы живем своим умом с тех пор, как сбежали оттуда, а сбежали мы, когда нам было по десять лет!

И Маргарет выпрямляется и начинает рассматривать прочих пассажирок с выражением хищного интереса. Ее взгляд останавливается на женщине, которая сидела напротив меня через проход – звали ее Дейзи Лавлейс. Мы едва перекинулись с ней словом, но я знала, что она уроженка Южных штатов, судя по виду – из обедневших дворян. На коленях у нее спал старый, когда-то белый, а теперь грязный французский пудель. Вокруг крестца и морды, а также слезящихся, воспаленных глаз на его шкуре виднелись красные пятна.

– А у вас табачку не найде-ется, мисси? – спрашивает Маргарет.

– Бою-усь, что нет, – протяжно и не особенно дружелюбно ответила та.

– Ка-акой песик, – говорит Маргарет, скользнув на сиденье возле южанки. – Как его зовут, не скажете? – тон ее был слишком многозначительным, чтобы поверить, что она действительно хочет знать, как зовут собаку.

Не обращая внимания на рыжуху, южанка опускает собаку на пол:

– Ты можешь теперь сделать пи-пи, Ферн-Луиза, – сюсюкает она с тягучим, как патока, выговором, даваай, крошка, сделай пи-пи, маамочка разрешает. – И несчастное существо с трудом чапает по проходу, обнюхивая воздух и сопя, и наконец присаживается помочиться у пустого сиденья.

– Ферн-Луиза, значит? – говорит Мегги. – Правда, отличное имя, Сьюзи?

– Оччень, – вторит Сьюзи. – Очччень милая собачка.