Брачные узы - Давид Фогель

— Я их ненавижу! Убить их готова! Не могу себе представить, как мужчины могут вступать с ними в какие-либо отношения. Такие мужчины несомненно ущербны в чем-то…

Странная ненависть, подумал Гордвайль, но ничего не сказал.

Тем временем они оказались около здания Народной оперы, запертого и безмолвного. Отсюда было уже совсем недалеко до жилища баронессы. Они замедлили шаг, идя посреди улицы.

Внезапно из уст Гордвайля вырвалось, к величайшему его изумлению:

— Знаете, сударыня, я чувствую, что мы с вами были бы хорошей парой…

— Возможно, — смеясь ответила баронесса. — Что до меня, то я ничего не имею против. Вы мне нравитесь.

Она остановилась и посмотрела на него сверху вниз, как на ребенка, сказавшего что-то умное. Провела рукой по его взъерошенной шевелюре:

— У вас красивые волосы, господин Гордвайль.

Жаркая волна поднялась в груди Гордвайля. Шляпа выскользнула у него из руки и упала на мостовую. Он наклонился, чтобы поднять ее, и так, склонившись, поймал руку девушки и со страстью поцеловал ее. Она не противилась. Сигнал клаксона проехавшей машины сорвал их с места и бросил на тротуар. Пошли дальше. От неожиданности происходящего чувства Гордвайля совершенно смешались. Он был готов пуститься в пляс посреди улицы. «Мы будем гулять сегодня всю ночь, — промелькнуло у Гордвайля, и сердце пело у него в груди, — присядем иногда на скамейку, она склонит голову мне на плечо — о-о, как она красива, — и я буду ласкать ее…»

— Ну вот и пришли, — остановилась баронесса перед пятиэтажным зданием. — Час уже поздний, а мне завтра в контору.

Условились о встрече на следующий вечер, в другом кафе, и расстались. Когда изнутри послышались шаркающие шаги привратника и скрежет ключей, баронесса наклонилась к Гордвайлю, быстро поцеловала его в губы и исчезла в черном провале парадного.

Гордвайль замер на месте, как оглушенный. Все это казалось ему нереальным. Губы его жгло огнем, словно они были открытой раной, разум же был совершенно заторможен. Даже для тени мысли в нем не оставалось места. Сердце билось как молот, удары его отдавались в руки, ноги, голову, оно будто сорвалось с места. Мгновение назад произошло нечто чудесное, невообразимое, но это случилось не с ним, а с кем-то другим, существующим помимо него. Гордвайль стоял, замерев, с лицом, обращенным к запертым воротам, все его существо стремилось туда, внутрь дома, где скрылась баронесса. Ему мнились ее шаги по ступеням. Некоторое время он прислушивался, звук шагов не исчезал. Он поднял глаза и, казалось, увидел свет, загоревшийся в одном из окон второго этажа. Да, наверняка это окно ее комнаты… Наконец он сдвинулся с места. Но, сделав несколько шагов, остановился снова. Взглянул прямо перед собой, в другой конец улицы, будто искал там чего-то. Не отдавая себе в том отчета, прочел название улицы на прилепившейся на углу табличке, освещенной светом ближнего фонаря; прочел раз, другой, третий, ничего не понимая. Напротив, прислонившись спиной к стене, стоял человек. Мелькнула мысль: «Вот стоит себе там, небось, просто голоден». Гордвайль медленно пошел, слегка пошатываясь, и каким-то образом оказался на Нуссдорферштрассе. «А-а, — мгновенно вспомнил он, — ведь это Веринг!» Он прошел весь Веринг! Ведь на табличке ясно было написано! А она[2], она живет по Шулгассе, номер 12. Баронесса Tea фон Такко, Шулгассе, 12. Не одиннадцать, не тринадцать, а именно двенадцать… Шесть и шесть, пять и семь, восемь и четыре — всегда двенадцать!.. Tea фон Такко, Рудольф фон Такко, нет — фон Гордвайль… Барон Рудольф фон Гордвайль! «Ха-ха-ха», — громко расхохотался Гордвайль, отчего мысли его слегка прояснились. Отныне начинается новая страница его жизни, он чувствует это. Сегодняшний вечер — веха на его пути. Тысяча пятьсот верст досюда. Остановка. И отсюда дальше! В нем проснулось страстное желание совершить что-нибудь, пойти в какое-нибудь незнакомое ему место, вступать с людьми в споры, переубеждать их, доказывать им, что мир прекрасен и упорядочен, что нет в нем ни изъяна, ни порчи, что нужно радоваться до последнего вздоха, радоваться и благодарить за каждый глоток воздуха, за огромный, безмерный дар, которого человек, получивший его, совсем недостоин. Ему хотелось поделиться с кем-нибудь бурлящей радостью жизни, переполнявшей в этот миг все его существо.

Гордвайль поискал сигарету в карманах одежды, но ничего не выудил. Хитрый народец — эти сигареты, улыбнулся он про себя, сколько раз уже они играли с ним в прятки. Зато в кармане пиджака он обнаружил шиллинг, о существовании которого забыл напрочь. Зашел в маленькую пивную на Верингерштрассе и купил у официанта пять сигарет. Вдруг обнаружилось, что горло у него пересохло от жажды, словно раскаленный котел, и потому табачный дым показался ему особенно горек. Тогда он заказал кружку пива и присел к столику.

В этот поздний час пивная была почти пуста, в ней было всего несколько посетителей. За столом сбоку от Гордвайля расположились мужчина и женщина, оба с сероватыми заплечными сумками на спине, которые они не сняли даже здесь. Они поочередно пили из одного стакана, пили молча, сохраняя серьезный и мрачный вид. Совместная жизнь утомила их, решил Гордвайль, им даже не о чем больше говорить друг с другом. За столом Гордвайля, в самом центре небольшого зала, сидело двое мужчин, каждый сам по себе, перед каждым стояла гигантская кружка с пивом. Один из них, напротив Гордвайля, словно окаменел, склонившись над кружкой и устремив в нее взгляд. Он мельком посмотрел на Гордвайля, когда тот садился, и тотчас снова уставился в кружку, как будто в ней являлось ему некое чудесное зрелище. Редко, с большими перерывами, он яростно делал большой глоток и снова опускал голову, не вытирая пены со стоящих торчком пышных усов.

«Вот наверняка несчастный человек, — с жалостью подумал Гордвайль, — пьет, как пьют только отчаявшиеся во всем люди». В нем проснулось желание заговорить с этим чужим человеком, обнадежить его, дать ему высказать все, что лежит на сердце. Огромную свою радость Гордвайль укрыл глубоко-глубоко в сердце, «на потом», когда снова будет предоставлен самому себе; так ребенок припрятывает сладости, какое-то время наслаждаясь самим фактом наличия их. Гордвайлю снова захотелось, чтобы его сосед по столу очнулся, разгневался, встал и обругал бы его площадно, как ругается простонародье. Он был готов заплатить за то хорошее, что выпало ему сегодня и чего, конечно же, он не был достоин. Подняв кружку, он опустил ее на стол с нарочитым грохотом. Человек напротив не шелохнулся. Часы с боем на противоположной стене отцедили еще несколько минут. Было сорок минут пополуночи. Двое с заплечными сумками поднялись с места и ушли. Гордвайль допил свое пиво и тоже собрался уходить. И тут человек напротив него вдруг произнес равнодушным и слегка охрипшим голосом, не поднимая головы:

— Вы женаты, молодой человек? Нет? Да-а, я так сразу и подумал. Такие вещи я распознаю с первого взгляда.

Помолчал немного и продолжил:

— Не женитесь, молодой человек… Мой вам совет. Женщины, пока не уверены в вас, добры и покладисты, веревки из них можно вить. Но стоит надеть им обручальное кольцо — конец! Бьют копытом, брыкаются — и тут уж никакого сладу с ними нет. Таков природный закон, молодой человек! Тут ни разумом не поможешь, ни чем другим. Разве я не прав?!